Андрей Коваленко: В 17 лет меня могли дисквалифицировать пожизненно

Олимпийский чемпион-92, которому 7 июня исполнилось 45, оказался удивительным собеседником. Но чтобы послушать увлекательную историю его жизни, пришлось отправиться к нему в Ярославль — накануне юбилея застать замечательного форварда в Москве оказалось нереально. Его дни по-прежнему расписаны по минутам, он в мгновение ока меняет не только города, но и страны, тренируется, выходит на лед, растит детей и как профсюзный босс защищает хоккеистов от всех неприятностей. В его судьбе происходило столь много удивительных событий, что даже за три часа разговора вспомнить обо всех было невозможно. Когда-нибудь он напишет книгу, и она наверняка станет бестселлером.

— Вы родились в Балаково, играли в Нижнем Новгороде, Москве, Ярославле, Череповце. В каком городе вам наиболее комфортно?

— Нижний и Ярославль мне ближе всего. В Нижнем Новгороде у меня остались друзья детства, одноклассники, в Ярославле много друзей, тех ребят, с кем играл за «Локомотив». Старшего сына привез в Ярославль, сейчас играет в юношеской команде.

— Балаково хорошо помните?

— Конечно, каждый год там бываю. Хорошо помню дом, где мы жили. В Балаково живут мои двоюрдные брат и сестра, тетя, другие родственники. Два последних года в городе проходит хоккейный турнир на призы олимпийского чемпиона Андрея Коваленко. Приезжаю, награждаю ребят, общаюсь с ними.

— На вашем доме нет мемориальной таблички?

— Нет, что вы! Помню, мы переехали в новый микрорайон и там, в дворовой команде, я и начал заниматься хоккеем.

— Искусственный лед в городе появился?

— Да, не так давно построили ледовый дворец примерно на пятьсот зрителей. С одной трибуной. Хорошо, что у ребят появилась возможность круглый год играть в хоккей. Зимой рядом с дворцом заливают и открытую площадку.

— Ваша мама как-то рассказывала, что вы с командой поехали в Горький на «Золотую шайбу» и домой уже не вернулись: вас оставили в местном интернате.

— Немного не так. В 1984 году в феврале мой первый тренер, который тренировал меня в Балаково, подошел ко мне и сказал, что повезет старших ребят на просмотр в Горький. И предложил мне поехать с ними. Разумеется, я согласился. Тогда в Горьком была школа-интернат спортивного профиля. На каникулах мы и поехали. Три дня я потренировался, и меня взяли на турнир в Темиртау. Отыграли, я получил приз лучшего нападающего, и тренер мне сказал: всё, мы тебя берем, приезжай в июле на сборы. Я домой приехал и думаю: а чего июля-то ждать, надо сразу ехать. Доучился, в конце мая собрал вещи и поехал в Горький. Мне говорят: мы же ждали тебя на вторых сборах. Но я сказал, что хочу с ними тренироваться с самого начала. Так и остался.

— Но у мамы все равно был шок.

— Конечно, она не хотела меня отпускать. Одного, в 14 лет. Но я не оставил ей выбора: сказал, что хочу играть в хоккей. И точка. Мама работала на тот момент директором школы. Все-таки мы с папой ее переубедили. А мама хотела, чтобы я пошел по стопам брата, который закончил суворовское училище и стал военным. Пришлось ей пообещать, что офицером я стану, когда буду играть в ЦСКА.

— Ваша мама преподавала русский язык и литературу. Хорошо учились по этим предметам?

— На пятерки. Помню, экзамен был в интернате, 26 билетов. 25 я выучил, а на тот, что не успел, мама мне сделала шпаргалки. Разумеется, билет, что не выучил, мне и попался. А шпаргалки у меня были в виде вырванных листов из учебника. Одна учительница увидела, устроила скандал. Но за меня заступилась наша учительница по русскому. Короче, я не стал отвечать на тот билет и без подготовки ответил на другой. Мне уже хотели пятерку поставить, но тут кто-то из комиссии вспомнил, что я тянул второй билет, поэтому один балл мне срезали.

— О Вашем родном брате мало что известно.

— Закончил суворовское училище в Казани, оттуда поступил в Ленинградское высшее политическое училище. Отучился в Питере четыре года и по распределению поехал в Ангарск. Там точка ПВО была в селе Манзурка. Несколько лет служил там. Дослужился до майора и в 90-е года вышел на пенсию. Ушел на работу в милицию, служил в ОМОНе в Ангарске, потом переехал с семьей в Нижний Новгород. В итоге мы там все и собрались. Сейчас занимается бизнесом. Брат старше меня на шесть лет. Дети его выросли, у старшего сына, моего племянника, в июле должен второй ребенок появиться.

— А вы в итоге до каких звездочек дошли?

— Я после Олимпиады 92 года должен был в ЦСКА получить старлея. Но так как я уехал, приказ на присвоение мне очередного звания отозвали. Так лейтенантом и остался. Тот сезон после Олимпиады мы доиграли, и летом нас человек пятнадцать из ЦСКА рвануло: Зубов, Малахов, Кривокрасов, Буцаев, Давыдов, Малыхин. И я вместе с ними.

— Кто-то из тренеров в Горьком говорил тогда: какой смысл брать Коваленко, его потолок — первая лига. У нас своих таких полно.

— Так и было. Эти слова тренер, не буду называть его фамилию, сказал моим родитеям. Там как получилось? Пока я был с командой на сборах, родители быстро поменяли квартиру с Балаково на Горький, продали дачу, гараж и переехали. И вот однажды на тренировке тренер им и сказал: зачем вы, мол, все продали и переехали? Я, говорит, смотрю на него, да, молодой перспективный игрок, но максимум, на что он способен — играть где-нибудь в первой лиге. У мамы сразу паника, отцу говорит, что, пока не поздно, надо всё отменять и возвращаться в Балаково. Но все-таки остались. Думаю, родителей я не подвел.

— Тому тренеру эти слова вы при случае, наверное, припоминаете?

— Да и он сам, думаю, помнит.

— Вы же застали в Горьком знаменитую тройку Ковин — Варнаков — Скворцов.

— Меня взяли в команду в 87-м, мне было 17 лет. Я провел четыре игры переходного турнира, но две мне из-за дисквалификации не засчитали.

— Что случилось?

— Когда был в молодежной команде на «Турнире четырех», после ужина шел с товарищем и увидел в гостинице на вешалке адидасовский костюм висит. Ну, мы его и «подрезали». Оказалось, этот костюм принадлежал какой-то уборщице. Шум-гам, пришлось возвращать, но уже скандал разразился. И по возвращении домой нас дисквалифицировали. Хотели вообще пожизненную дисквалификацию впаять, но за нас заступился Виктор Сергеевич Коноваленко, царство ему небесное. Он ездил в Спорткомитет в Москву и хлопотал за нас. Закончилось тем, что нам дали год дисквалификации и два условно. Год вообще нельзя было в хоккей играть, а в течение двух лет нельзя выезжать за границу. Но летом забрали в армию и к сентябрю наказание сняли, оставили только условный срок, но потом и его через несколько месяцев отменили. Полгода отыграл в Калинине за СКА МВО, а в начале января меня забрали в ЦСКА. Вот там Виктор Васильевич Тихонов с меня все дисквалификации окончательно снял.

А что до горьковской тройки, то на нее ходил весь город. Их любили не только потому, что они здорово играли, но и за преданность «Торпедо». Каждого звали в другие клубы, но они так никуда и не уехали.

— Первую зарплату помните?

— После десятого класса мы все устроились на завод. Разошлись по разным цехам. Я был слесарем-ремонтником третьего разряда. На завод приходили новые станки, роботы, мы коробки разбирали, подготавливали, а потом уже специалисты эти аппараты включали и настраивали. Так я год работал до армии. К восьми утрам шли на работу, до двух были на заводе и вечером на тренировку. Когда был в команде, то на заводе только числился, а потом во время дисквалификации, когда играть было нельзя, ходил в цех как положено. Зарплата была 121 рубль. Первую зарплату, помню, выдали трешками, я пришел домой довольный и эту пачку зеленых бумажек отдал маме.

— Вы играли в Калинине. Там в 80-е годы была отличная армейская команда.

— Да. Рашит Давыдов там играл, который сейчас тренирует вратарей в сборной и «Динамо», Гарик Борисков, Геша Лебедев, Саня Терехов. Они из «Крылышек» пришли. Там уже был Серега Муравьев, Серега Свержов из Питера. Свержов самый старый был в команде. Мы все были в основном 1969−70 годов рождения, а он — 64-го. Мне было 18, ему — 24. Игорь Земляной там играл, Паша Каменцев, Боря Фукс. Тренером был Александр Волчков, я пришел и его как раз назначили вместо Олега Зайцева. А вторым был Гусев. С Волчковым мы сейчас вместе играем за «Легенд».

— Билеты на хоккей в Калинине было не достать.

— Точно. Хорошо помню двухэтажный домик, в котором мы жили рядом с дворцом. Старослужащие жили на первом этаже, комнаты у них были по три-четыре человека. А в нашей на втором этаже жило 14 человек. Казарма. Кровать моя стояла в самом уголочке.

— В увольнение часто отпускали?

— Жесткого режима не было. Ну, естественно, утром подъем, пробежка, после завтрака тренировка. Обед, отдых, опять тренировка. В офицерскую столовую нас возили на автобусе. Помню, мы как-то Таллину две игры дома проиграли, нам сразу напомнили, что мы солдаты, и надели форму. Естественно, в форме в город уже не выйдешь. Вот мы неделю в сапогах и форме ходили по одному маршруту — от домика до дворца и обратно. Потом Сергеич наказание снял, снова разрешили надеть «гражданку», а в ней ты уже можешь спокойно гулять по городу в свободное время. Москвичей на выходные домой отпускали, мы же в городе гуляли, когда позволяло время.

— Свержов был сверхсрочником?

— Нет, он именно служил. На сверхсрочную остался Серега Муравьев, он прапорщиком был, потом вратарь Дима Курошин, сейчас он работал с Толей Емелиным в «Автомобилисте». Ну, и Лобанова там застал.

— Вы работали с ЦСКА с Тихоновым. Самое жесткое упражнение у него?

— Ничего сверхестественного он нам не предлагал на тренировках. Правда, помню, как он нас заставлял принимать шайбу после паса со щелчка. Вова Константинов перед Играми Доброй Воли в 90-м на тренировке давал пас со щелчка, а Тихонов орал на нас, что мы, мол, не можем шайбу принять. Но куда там?! Да, тяжело было, но мы молодые, здоровья много, так что справлялись. Нас терпели, ждали, когда мы созреем, вырастем. И давали возможность расти.

— Были упражнения, после которых легче было умереть?

— Наверное, 12 по 400. Как сейчас помню, Женя Шастин прибежал, упал, а Игорь Стельнов его из шланга поливает, лишь бы он не окочурился. И мы прибегали, падали, но потом как-то отходили и шли дальше тренироваться. Да, нагрузки на предсезонке были серьезные, но, повторюсь, здоровья у нас было много, так что восстанавливались. Но «интервалка», конечно, всех убивала: то 12 по 400 бежали, то иногда Тихонов делал для начала 100, 200, 300, 400 метров, затем бежишь 200, 300, 400 и опять 300, а в финале — всё по 400. Носились на стадионе на Песчаной улице. Был сезон, когда он меня вообще от штанги освободил. На предсезонке вся команда идет заниматься со штангой, а я со Стелей кросс бегаю. Еле шлыгали с ним вдвоем. Хороший парень Игорь был. Правда, разгильдяй по жизни. Но там много таких было. Один Вязьмикин чего стоил. Он уже «зашитый» был, и перед игрой доктор всем раздавал элеутерококк. А это настойка на коньяке. Ну, доктор, запарился и вместе со всеми и Змею дал. А тому нельзя. Но Змей сидит и говорит: «А, ладно, пропади все пропадом». И выпил. И ничего не произошло. После игры Вязьмикина никто не видел. Решил, что можно, и понеслась… Я в 95-м приехал в «Эдмонтон», так Вязьмикина там все помнили. Здоровье у него было зверское. Пацаны рассказывали, что в «Эдмонтоне» Змей перед игрой мог днем чекушку выпить, потом поспать, отыграть и по новой.

— До золота чемпионата мира 1990 года молодежной сборной СССР не хватило совсем немного.

— Команда у нас тогда отличная подобралась. Играем с канадцами, выигрываем 3:0. Третью шайбу забрасывает Славка Буцаев, и ему канадец после свистка со всего маху засаживает в спину. Буцаев ударяется о борт. Я полетел заступаться, началась драка. Меня удалили, затем тут же дали две минуты Лехе Жамнову, мы играем втроем. Канадцы забивают две, и в итоге мы проигрываем 4:6. И ситуация такая, что нам в последней игре надо было обыгрывать шведов. Весь матч вели в две шайбы, за три минуты до конца они сокращают до минимума — 5:4. Остается 17 секунд. Вбрасывание в нашей зоне. На лавке начинаем обниматься. И в этот момент швед забивает одновременно с сиреной. Мы тут же всей командой бросаемся к арбитру: мол, раз сирена зазвучала, значит время вышло, и шайбу засчитывать нельзя. Он ни в какую. Нам говорил: до тех пор, пока сирена звучит, игра продолжается. Мы же ему пытались объяснить, что сирена начинает звучать в тот момент, когда заканчивается время. Бесполезно. Он уперся — и всё. Так без золота и остались.

— Вратарем у вас был Ткаченко. Но про него мало что известно.

— Он уехал в Америку после молодежного чемпионата, играл там в низших лигах и на этом закончил.

— Годынюк, которого тогда признали лучшим защитником турнира, в тот год убежал в Америку.

— Да, здоровый парень был. Хорошо играл на том чемпионате, а затем тоже поехал за океан. Пробился в НХЛ. Тоже о нем давно не слышал. Из украинцев видел только Димку Христича, который приезжал на Байкал в хоккей играть. Да со Славкой Завальнюком как-то общался год назад, еще до начала всех событий.

— Вы же играли и на последнем Кубке Канады, где сборная СССР заняла лишь пятое место.

— Состав поехал экспериментальный. В 1991 году Тихонов повез много молодежи, чтобы готовить команду к Олимпиаде. Кроме этого, он еще тогда объявил, что в Канаду отправятся только те, кто подпишет контракт с ЦСКА. Правда, что толку? Я подписал контракт на пять лет, а через год все равно уехал. В Канаду тогда во второй раз прилетел. А до этого был там в 87-м в составе сборной до 18 лет, мы играли как-то 13 матчей в ходе турнира «Викинг Кап» под Эдмонтоном. Жили тогда в семьях. Через несколько лет даже встречался с той канадской семьей, у которой жил. Поужинали вместе.

— Что удивляло тогда в Канаде?

— Да мы только в хоккей играли, молодые, хотелось себя показать. А в магазины мы особо и не заходили. Что толку, если на руках только смешные суточные?

— Вы улетели в Канаду, а здесь в Москве начался путч.

— Какие-то обрывки информации до нас там долетали, а когда вернулись 23 августа и поехали из Шереметьево на автобусе ЦСКА, нам навстречу танки шли по Ленинградке. Мы охренели тогда.

— Тихонов же был против вашего отъезда в Америку?

— Да. Я подписал пятилетний контракт с ЦСКА и, помню, зарплата у меня была 5000 долларов и 5000 рублей в месяц. Подписал бы на три года — платили бы по три тысячи. На год — то по тысяче. Такую интересную систему придумали. Год я по этому контракту отыграл. Рубли нам еле-еле заплатили в конце сезона, а про доллары даже речи не было. А еще в контракте у меня были прописаны квартира и машина. И тоже — тишина. Буцаев машину получил, а я нет.

Началась предсезонка, я честно пришел к Тихонову и сказал, что собираюсь уезжать. Он тут же начинает говорить, что не согласен. «Хорошо, — говорю, — дадите квартиру и машину — останусь». В конце концов, семью мне тоже надо было кормить. Мне и так в какой-то момент пришлось всю технику продать, что из Японии привез — денег совсем не было. Я вам больше расскажу. С Серегой Наумовым брали у Коли Хабибуллина «восьмерку», которую он купил после Олимпиады, и ездили по ночам таксовать по Москве. После отбоя уезжали с Архангельского и «бомбили» часов до четырех утра. Коле отдавали немного денег за амортизацию и себе что-то перепадало. Так и жили. В итоге прошел всю предсезонку, сыграл несколько первых матчей в чемпионате, но ЦСКА так и не собирался свои обязательства выполнять. Пришлось писать рапорт об увольнении. Тихонов опять говорит: я против твоего отъезда. Но я уже с юристами проконсультировался и сказал ему, что по закону он все равно должен на рапорте поставить свою визу. Тихонов пишет: «категорически возражаю против отъезда до окончания следующего сезона». Я этот рапорт отнес в приемную начальника ЦСКА, плюнул на все, собрал вещи и 17 сентября улетел в Канаду.

— Есть одна детективная история, когда в начале 90-х агент попытался вас оставить в Америке.

— В сезоне 1990/1991 годов мы поехали на Суперсерию. Последняя игра в Ванкувере. Отыграли, и после матча ко мне подошел агент Шевченко. Говорит: я обо всем договорился с «Квебеком», оставайся. Показывает мне бумажный контракт и говорит, что надо всего лишь поставить подпись, и все будет в шоколаде. Сумма была в районе 200 тысяч канадских долларов. Я ему сразу сказал: убегать не хочу. У меня мама — директор школы, брат — военный, и я знал, что у них сразу начнутся неприятности. Он говорит: «Не хочешь убегать — не надо. Пойдем тогда поужинаем вместе у меня дома». Пошли. Последнее, что помню, он предложил выпить. А у нас на следующий день в восемь утра отъезд в аэропорт. Поэтому, думаю, водку не буду пить, немного вина — и хватит. Привезли пиццу, я выпил бокал белого вина — и всё. Больше ничего не помню. Проснулся в десять утра дома у агента. Вещей моих нет. Все в другой комнате. Я к Шевченко. Что, мол, за дела? Он мне стал говорить, что я напился, разбудить он меня не смог, и вообще я ему сказал вечером, что никуда не поеду и остаюсь в Канаде. Врал напропалую. Понятно, что он что-то подмешал в вино. Я заставил его сесть за руль, чтобы он отвез меня в аэропорт. Всю дорогу он убеждал меня, что надо оставаться. Да и команде, якобы, на меня плевать: был бы нужен, меня бы начали искать.

По дороге думаю: что же мне делать? Уже решил, что в крайнем случае буду искать Ларионова или Крутова, которые играли в Ванкувере, чтобы они мне как-то помогли. Или в крайнем случае пойду в посольство. Но оставаться я не хотел категорически. И, кстати, перед отъездом на ужин деньги и паспорт оставил Игорю Малыхину, с которым жил в одном номере. Если б захотел убежать, я бы паспорт с собой забрал, правильно? Заходим в аэропорт. А нас в Суперсерии сопровождал один американец из местного управления. Я к нему обниматься: «Дорогой, где моя команда? Забери меня скорее и отправь в Москву». Он сказал, что команда улетела, но мой паспорт ему передал Малыхин, и если я готов лететь, то следующий рейс через 40 минут. И в Нью-Йорке я уже догнал ЦСКА.

— Народ удивился?

— Да все понимали: что-то случилось. Знали, что я не собирался оставаться. Правда, Тихонов все равно обвинил Малыхина в предательстве: мол, всё знал про побег Коваленко, но никому ничего не сказал. Тот пытался ему объяснить, что Коваленко оставил в номере деньги, новые вещи, что купил в Канаде, и главное — паспорт. Хотел бы убежать — паспорт бы точно взял с собой. Но тот и слушать не хотел. В итоге я своих догнал. Сразу разговор с кагэбэшником, который с нами летал. Его слова хорошо помню: «Андрей, спасибо тебе огромное, что ты вернулся. Обещаю тебе, что с моей стороны не будет никакого рапорта, наоборот, я буду полностью на твоей стороне». Тихонову и Гущину рассказал, как всё было на самом деле. Они говорят: мол, вернулся — это хорошо, молодец, но раз выпил — значит, нарушил режим. Поэтому моя поездка прошла без премиальных. Хрен с вами, думаю. Да и с деньгами тоже. А через полтора года я всё равно уехал. Но был уже к отъезду психологически готов. Мой первый контракт был 225 тысяч канадских долларов, но были еще и бонусы. Если я играю больше 40 матчей в первой команде, то мой контракт автоматически становится односторонним. А я в свой первый сезон отыграл 81 игру, плюс у меня за каждый матч после сорокового шел бонус. Ну, и забил тогда тоже прилично: 68 очков набрал. Я на одних только бонусах в первый год прилично «вылез». Первый контракт я подписал на три года, через два мы его переписали. Второй контракт — на два года, через год — переписали. На лучших для меня условиях.

— Ваша мама рассказывала, что не могла с вами выйти в Квебеке на улицу: болельщики на каждом шагу не давали прохода.

— Город маленький и жил только хоккеем, это правда. Да, узнавали везде. «А, вот идет русский, играет у нас». Автографы, фотографии…

— Где вы жили первое время?

— Клуб предложил несколько вариантов, но я решил обосноваться в высотке, где жили Миша Татаринов, Валера Каменский и Леха Гусаров. Там и выбрал себе квартиру.

— На вашей памяти кто-то мог бросать сильнее, чем Татаринов?

— Так, как он бросал с кистей, не мог никто. Помню, у него получалось порядка 90 миль в час. А со щелчка скорость шайбы была даже меньше. У меня со щелка получалось 94 мили, а с кистей меньше, конечно.

— Защиту вратарям он пробивал спокойно.

 — А какая уж там защита была в те годы?! Они, считай, голыми играли.

— В Канаде Татаринов «зажигал»?

— На моих глазах он не пил. Был «зашитый». Пока срок не прошел, он и играл. Потом, как срок вышел, начал опять выпивать. Из-за этого и закончил. А так мастерство и здоровье позволяли ему играть очень долго.

— Когда играли в НХЛ, знали, что он здесь в тюрьму угодил?

— Я, конечно, знал об этом, но в тот момент находился слишком далеко от всех событий. Связь тогда у нас оборвалась: я играл в Америке, а он вернулся в Россию.

— Вы уехали в 90-е. Криминал на вас как-то выходил?

— Ко мне никто не подходил и денег с меня не требовал. Какие-то слухи доходили, что якобы Япончик вмешивался, Слава Фетисов «разруливал» ситуацию и впрягался за ребят, чтобы их не трогали. Я знал некоего Славу по кличке «Слива», который тогда жил в Торонто и был одним из авторитетных, скажем так, людей. Но он при мне никогда не говорил, что хоккеисты должны делиться частью своих доходов.

— В русские рестораны ходили в Америке?

— А как же! В Нью-Йорк или в Лос-Анджелес приезжаешь и вечером после игры идешь в русский ресторан. Это была обязательная часть программы. Селедочка с картошечкой, оливье, борщ. Ну, и по пятьдесят холодненькой. Помню, ресторан «Одесса» был, куда мы любили ходить. Токарев пел, Успенская, Шуфутинский, сестры Роуз. В Квебеке не было русских ресторанов, поэтому как приезжали в Америку — сразу туда. Потом они в Монреале появились, но туда надо было ехать 200 с лишним километров.

— А в Москве был бар «Пенальти», где любили отдыхать игроки ЦСКА.

— Да, был такой на Хорошевке. Весной, когда сезон уже закончился, но тренировки еще продолжались, любили туда зайти, по кружечке пива выпить. Это был бар ЦСКА — все хоккеисты и футболисты ходили в основном туда. Посторонних туда не пускали. На входе быд фейс-контроль. В долг нас тогда могли обслужить. Потом с зарплаты отдавали.

— С футболистами дружили?

— Да, общались. Из них чаще других общался с Серегой Дмитриевым, когда он за ЦСКА играл. С ним несколько лет назад встретились на одном футбольном турнире в Европе: я поехал за «Газпром» играть, а он — за питерскую команду. На базе в Архангельском тогда футболисты жили на втором этаже, мы — на третьем. С Игорем Корнеевым много общались.

— Вы же забросили последнюю шайбу в истории монреальского «Форума».

— Да, «Миннесоту» обыграли — 4:2. Четвертую я и забросил. Помню, там распродажу устроили — сиденья из дворца продавали. А мою клюшку, шайбу и майку на аукционе продали за 21 тысячу долларов. Бизнесмен какой-то купил. Я в шутку, помню, даже процент пытался требовать. В «Форуме» много было ярких побед одержано. И когда в сезоне-92/93 «Монреаль» Кубок Стэнли выиграл, он именно «Квебек», где я играл, и выбил из плей-офф. Мы были первыми в конференции, а они — восьмыми. Два матча мы выиграли у себя на площадке, потом у них на льду стало 2−2, в пятом матче дома проиграли 2:3, а в шестом в «Форуме» «сгорели» 2:4. И я поехал на чемпионат мира, но не играть, а повидаться с друзьями.

— На Олимпиаде 1992 года у команды не было ни флага, ни гимна. Вас это как-то задевало?

— Мы на этом не заморачивались. Мы не политики, а хоккеисты, и приехали играть в хоккей. Два звена у нас мощных были. В первом с Хомутовым и Быковым играли или Давыдов, или Хмылев, во втором — Прошкин, Болдин и Борщевский. Они и делали в основном погоду. Я играл с Буцаевым и Давыдовым, если Женьку не ставили в первое, а еще одну тройку составили динамовцы Жамнов, Петренко и Ковалев.

— Какие-то соревнования в Альбервилле смотрели?

— Нет, никуда не ходили, хотя лыжная трасса вроде бы была проложена недалеко. Жили в деревне и оттуда выбирались только на тренировки и игры.

— Как страна отблагодарила за победу?

— В раздевалку руководители зашли после финала и раздали нам в конвертах по семь тысяч швейцарских франков. Правда, Роберт Дмитриевич Черенков тут же прошел и благоразумно эти конверты собрал, чтобы мы вечером ничего не потеряли. Отдал на следующий день в самолете.

— Самолет веселый был?

— Сейчас уже не помню. Правда, как-то встречался в Ханты-Мансийке с Евгением Редькиным, который возглавляет Департамент по спорту, и он рассказывал, что хвост в самолете, где сидели хоккеисты, прилично болтался из стороны в сторону. Мы прилетели в Шереметьево, а раньше дьюти-фри был не в зоне отлета, а в зоне прилета. Мы с Серегой Зубовым пошли и купили ящик пива и бутылочку водочки. Форму долго не выдавали. Нашли грузчиков, зашли к ним в зону разгрузки. Объяснили им, что прилетели с Олимпиады, выиграли золотые медали, и попросили не потрошить баулы. Ящик пива им вручили. Договорились. А как выйти отсюда — неизвестно, дверь открывалась снаружи при помощи магнитной карты. Ну, что делать? Сели с Серегой на ленту траснспортера и поехали. И вместо вещей выехали.

— А следующая Олимпиада превратилась в бенефис Гашека.

— Да, только благодаря Гашеку чехи Олимпиаду и выиграли. Моментов в финале было навалом, но Гашек вытащил все, что можно и нельзя.

— Во время локаута в 94-м вы приехали в «Ладу». Почему именно в Тольятти?

— Позвонил Цыгуров, сказал, что к ним едут Буцаев и Ковалев. Плюс Денис Цыгуров. Пригласил присоединиться к этой хорошей компании. Никаких споров по деньгам не было — что мне предложили, на то и согласился. И приехал. Жил с женой в общежитии для молодых специалистов на Юбилейной. Новый год встретил в Тольятти, а числа третьего января с отцом на машине, которую по контракту получил, поехали в Нижний. Из Нижнего в Москву и потом в Канаду. А, да, еще съездил с «Ладой» на Кубок европейских чемпионов, где мы вторыми стали — Селянне нас «похоронил». Как раз он Денису Цыгурову «шнурки завязал», а потом глазами еще и Леху Марьина обыграл.

— Сергея Михалева, который помогал Цыгурову, все игроки вспоминают добрым словом.

— Да, Михалыч был добрый и душевный человек. Всегда близко сходился с игроками, со многими дружил. Таким же был Асташев в Череповце. Да, когда надо, они были жесткие, но любили людей, были открыты для общения. Сергеич Асташев в бытность мою игроком «Северстали» был для меня старшим товарищем. Я знал, что в любой момент могу к нему подойти, поговорить, посоветоваться, решить какие-то вопросы. Очень образованный и начитанный человек был. Помню, мы играли в старом дворце, в «Алмазе», ведем 2:1, и в концовке, когда соперники вратаря сняли, он говорит мне: «Коваль, только не надо по воротам бросать — не дай бог, промах и будет проброс». Ну, а я бросил и попал. Асташев мне: «Эй, чудак, я же просил не бросать!» Но уже в шутку, конечно, я же гол забил.

— Про чемпионат мира в Питере, где сборная заняла 11-е место, до сих пор не утихли разговоры. Что там происходило?

— Да, много говорили о том, что хоккеисты пили чуть ли не с утра до вечера, отсюда, мол, такой результат. Вот клянусь — я не видел, чтобы кто-то из команды пил и гулял. Мы жили километрах в пятидесяти от города в Доме отдыха, там никаких развлечений при всем желании найти было нереально. Я с этой базы ушел лишь один раз, когда уже всё проиграли. Думаю, тренеры решили, что раз приехали энхаэловцы, то они все умеют и знают. А мы начали играть каждый за себя. Французов обыграли да шведов — вот и все наши достижения на турнире. Помню, после чемпионата приехал в Нижний, пошел на прямой эфир на радиостанцию и извинился перед болельщиками. А что оставалось делать?

Владимир САМОХИН