Фото: Из архива Леонида Слуцкого
«СЭ» продолжает публиковать отрывки из книги нашего обозревателя Игоря РАБИНЕРА «Леонид Слуцкий. Тренер из соседнего двора». В день стартового матча сборной России на Euro-2016 приводим яркие цитаты главного тренера нашей национальной команды, сказанные специально для книги.
Что нужно для счастливого детства? У нас в Волгограде был шикарный двор. В дом все въехали почти одновременно с детьми одинакового возраста. Очень дружный подъезд. Мы все собирались зимой между вторым и третьим этажами и играли в разные игры — если лето, весна или осень, то на улице. Волга в трехстах метрах. Все лето купался, загорал — когда не ездил в деревню. Футбол…
В общем, шикарное детство! А оно, мне кажется, у всех детей тогда было счастливое. Ты ведь не задумывался, что есть богатые и бедные. Что есть страны, где лучше живут. Когда ты открывал последнюю страницу учебника географии и видел, что СССР — на первом месте по всем ключевым показателям, будь то добыча нефти, выплавка стали и все прочее, твоя убежденность, что ты живешь в лучшей стране в мире, была абсолютной.
Однажды я тонул. Реально тонул. Мне было семь лет, это было в деревне. Уже ушел под воду, и меня спасли в последний момент. Пошел купаться с двоюродным братом, который старше меня на семь лет. Плыли на каких-то баллонах из-под машин, а я провалился. На счастье, один из пацанов уже был на суше и стал орать: «Тонет, спасайте». И меня за шкирман вытащили. Но до сих пор прекрасно помню, как разверзалась вода. Я был уже практически ТАМ.
На похоронах отца (он умер от рака. — Прим. И. Р.) я был и даже помню их довольно хорошо, хоть мне и было шесть лет. Помню, что все рыдали, что меня отправили ночевать к соседке на второй этаж, к маминой подруге. С похорон я запомнил запах. Когда встречаю его в повседневной жизни, и не обязательно это запах, связанный со смертью, — сразу его улавливаю, и он для меня очень тяжелый. Странно устроен человеческий мозг…
Но сильной душевной травмой смерть отца для меня не стала, потому что я еще особо ничего не понимал. Папа часто бывал в командировках, поэтому не могу сказать, что я с ним очень много общался.
Травма была потом, и она заключалась в том, что у всех есть отцы, а у тебя нет. Не хватало отца вообще, а не именно его. Потом уже, повзрослев, я спрашивал у матери, каким он был.
Когда спрашивают: «В следующий раз ты бы не полез на дерево?» — у меня нет ответа. Потому что, если бы ко мне, 18-летнему, опять обратилась милая 15-летняя девушка, заплаканная, и попросила бы помочь… Я же, когда лез, знал, что упаду. Потому что никогда в жизни не лазил по деревьям, не был сорвиголовой — но в такой ситуации отказать не мог. Хотя и до падения кошек не сильно любил…
Год я пролежал в 20-местной палате типичной советской больницы. Рядом были те, кому пришлось гораздо хуже, — люди с ампутированными конечностями, с переломами таза. На их фоне я чувствовал себя счастливчиком. Плюс ко мне не зарастала народная тропа. Ходили одноклассники, одногруппники — словом, было совсем не скучно и никакой депрессией не пахло. Хотя первые три месяца я просто лежал на спине, даже не имея возможности никуда повернуться.
Ходить начал месяцев через шесть-семь. Когда стал разрабатывать ногу — боль была адская, слезы лились рекой. Но когда каждый день нога гнется хоть на капельку больше — чувствуешь себя самым счастливым человеком на свете. А когда понимаешь, что способен ходить без костылей, вывозить других лежачих больных до туалета, потом назад… А когда из больницы с палочкой ездишь в институт сдавать сессию…
Футбол мне снился каждую ночь. Но ни о каком профессиональном футболе даже речи не могло идти. Вопрос был о том, чтобы не присвоили группу инвалидности. В нашей палате был мужчина с точно такой же травмой, старше меня. Он остался инвалидом на всю жизнь. Мы жили в одном микрорайоне. Он все время ходил с палочкой, так и не смог ногу даже чуть-чуть разработать. Она не сгибалась.
Как-то, еще в «Москве», беседовали с Семаком. И я его спросил: «Сэм, ты работал со многими. Какими качествами тренер должен обладать, чтобы считаться специалистом высокой квалификации?»
Семак задумался: «Иногда смотришь на тренера и думаешь: вроде и это качество у него есть, и то, но добиться почему-то ничего не удается. А другой на одном качестве может всю жизнь переть — и все подряд выигрывать. Поэтому я не могу ответить на вопрос, каким должен быть «джентльменский набор» тренера. Никаких закономерностей нет.
Тогда я понял, что надо просто выбрать свой путь, те вещи, за счет которых будешь пытаться добиться результата. Их не может быть много — нельзя объять необъятное. И уже свято в них веря, ты пытаешься их шлифовать.
Есть стереотип, которому должен соответствовать футбольный тренер. Это пошло с советских времен, когда тренеры в большинстве своем были очень жесткие и категоричные. Считалось, что футболист может побежать только через мат. И по сей день многие бьются, охраняют свою территорию, и когда человек к ним максимально расположен, это принимается за слабость. Никогда не стремился этому типажу соответствовать, просто потому, что я другой.
Были тренеры, на творчестве которых я учился и которые сыграли роль в моем методическом становлении. Что-то очевидно: систему построений оборонительных действий Валерия Лобановского изучал весь мир. Читал много книг и статей Бориса Аркадьева. Ходил в библиотеку, брал подшивку еженедельника «Футбол — Хоккей» 1960-х годов… У него уже тогда были зонные принципы, он сильно опередил свое время.
Из современников самое большое влияние, думаю, оказал на меня Арриго Сакки. В ту пору, когда как раз гремел его «Милан», итальянец выпустил знаменитую кассету с объяснениями зонного построения игры, и она дошла в том числе и до России. Как-то удалось ее увидеть и мне — когда только-только начинал в «Олимпии». Когда смотрел матчи больших клубов, того же «Милана», — пытался сам дойти до этих идей. Но все-таки по телевизионной картинке сделать это было сложно. А тут, когда все со схемами, диаграммами, у меня сложилась ясная картина. И зону мы в «Олимпии» начали играть еще с 1998 года, когда и в высшей лиге ее использовали единицы.
Мы познакомились с Сергеем Балахниным в период между «Олимпией» и «Ураланом», когда я полгода работал в любительской команде станицы Полтавская Краснодарского края. Команда называлась «Динамо». Условия в Полтавской были очень тяжелые. На завтрак, обед и ужин ели только первое: футболистов там даже не кормили. Того, что декларировалось насчет выхода во вторую лигу, не было и в помине. И не платили, разумеется, ничего.
Так вот, в то время мой воспитанник по «Олимпии» Роман Адамов перешел из «Шахтера» в «Ростов», а я ездил на каждую его игру. Балахнин прекрасно знал, что я — его тренер. Они оба из Белой Калитвы, и Николаич как раз и был инициатором перехода Ромы. После матчей я всегда ждал Адамова. Выходил Балахнин, мы с ним стали общаться, дружить. Позже он приглашал меня к себе помощником в Ростов…
Практически со всеми ведущими тренерами страны я в той или иной степени пересекался. Учился в самой первой группе на лицензию Pro вместе с Газзаевым, Семиным, Бердыевым — все мэтры там были собраны. Против Бышовца мы играли, когда он работал в «Локомотиве», а я в ФК «Москва» — и в финале Кубка России, в матчах чемпионата. С Гаджиевым беседовал несколько часов, еще когда был тренером «Олимпии».
Единственным современным специалистом высочайшего уровня, с которым я никогда и нигде не встречался, был Романцев. Когда начал работать, он уже закончил, ни на каких лицензированиях мы не виделись. И поэтому, когда журналист «СЭ» Александр Львов сказал мне, что есть вариант совместной телепрограммы с Олегом Ивановичем, я понял, что это единственный человек из нашего цеха, причем грандиозный тренер, с которым я не знаком. И не мог прогнозировать, как он вообще на меня среагирует.
Поэтому шел с волнением и даже опасением. Но в итоге Олег Иванович отнесся ко мне очень по-доброму. Встретил меня широкой улыбкой, мы сразу обнялись. К тому же он пришел со своей внучкой, вашей коллегой, которая учится на факультете журналистики МГУ. Это тоже сглаживало ситуацию. Сразу завязалась беседа, и возникло ощущение, что мы с ним сто лет знакомы. Он произвел на меня фантастически приятное личностное впечатление. Замечательный дядька! Неизгладимое впечатление, одно из самых сильных из моих новых встреч.
И если почитать все интервью Романцева, у него нет профессиональной зависти, он все время всех поддерживает, особенно наших тренеров. Не важно, спартаковский это тренер или нет.
О том, почему Олег Иванович ушел из профессии фактически в 50 лет, мы с ним не говорили — все-таки первый раз виделись. Такие довольно личные вопросы нельзя задавать при первой встрече. Если человек чувствует, что к 50 годам столько всего выиграл и добился того, чего не добьется все следующее поколение, — почему нет?
Запомнил фразу Бердыева: «Стоит ли тренерство того, что я не участвовал в воспитании детей? Наверное, не стоит». На самом деле очень часто задумываюсь над этим. Или когда читаю Виллаш-Боаша: «Я еще лет семь потренирую и потом буду заниматься детьми, семьей, отдыхом». Или когда Кройф в самом расцвете сил и карьеры, выиграв абсолютно все, по собственной инициативе говорит: «Все, я пошел»…
Мне кажется, такое исходит из внутренних потребностей человека. Если буду чувствовать, что больше не могу, или больше неэффективен, или не востребован, — то найду чем себя занять. В своем случае я такую ситуацию допускаю.
Когда работал в «Олимпии», задавал детям этакий вопрос-тест. Понятно, что все это происходило со свойственным мне тогда юношеским максимализмом. Говорил им: «Даю вам два варианта жизни. Первый: вы становитесь чемпионом мира, забиваете решающий гол в финале, оказываетесь героем нации. А через два года гибнете в автокатастрофе. Второй: вы хороший, добротный, допустим, инженер, рядовой человек. Спокойно работаете и живете до глубокой старости. Какой сценарий жизни вы выбираете?»
Считал и сегодня считаю, что спортсмены, люди, которые заточены на максимальный результат, почти всегда выберут первый вариант. Когда же я задавал такой вопрос своим знакомым, не имеющим отношения к спорту, — они не понимали, зачем я вообще это спрашиваю. Смотрели на меня с видом дурак ты, что ли? Какой может быть вопрос, когда умирать — в 25 лет или в 75? Я осознавал, что этот вопрос могут понять люди спорта. Либо просто сверхамбициозные, которые живут ради такого мига.
Главный матч из всех первых во главе всех моих команд? Конечно, «Москва» — «Спартак». Первый в премьер-лиге. На фоне ужасного, хронического недосыпа. Когда ложился спать за три дня до матча, у меня в голове начинала пульсировать мысль: «Ты что, вообще с ума сошел? Ты СПАТЬ лег?!» А я уже «Спартак» посмотрел раз двести, изучил все до мельчайших деталей.
Но нет. Говорил себе: «Тебе еще надо!» И вставал ночью, вставлял кассету в видеомагнитофон, продолжал изучать. Я реально с момента назначения до первой игры не спал ни одной ночи. Мне казалось, что я должен всего себя отдать. До конца. И что у меня такая гиперответственная работа, что не имею права тратить время на сон. Ожидания от того матча («Москва» выиграла 3:1. — Прим. И. Р.) были какие-то совсем другие, даже чем от матча Россия — Швеция.
Ничто не могло мне помешать так себя накручивать. Жил на базе, вообще уехал из дома. К тому же я еще на тот момент не перевез семью, она была в Волгограде. Когда родился Димка, они продолжали жить там, потому что как тренер дубля я не имел возможности перевезти семью в Москву. Снимать какую-то более или менее хорошую квартиру, где мог бы жить маленький ребенок, было не на что. Мама и жена с сыном приехали уже позже…
Наша тренерская среда специфична, чужаков не принимает. Поэтому у меня были серьезные опасения, связанные с первым курсом лицензирования категории Pro. Было это спустя три месяца после того, как я возглавил «Москву». Учитывая, что у Петракова были прекрасные отношения с Газзаевым, Шевчуком, — целая группа известных тренеров могла принять меня в штыки. А у нас была и процедура лицензирования в Москве, и поездка на стажировку в «Челси»…
Спасли меня несколько вещей. Хорошие отношения с рядом тренеров, попавших в ту же группу, — Балахниным, Южаниным. Уважение директора ВШТ Лексакова. Но главной причиной стало наличие некоторых тренеров, вызывавших у коллег более сильную антипатию, чем я. Сначала это был Властимил Петржела, который всегда держался обособленно, позволял себе резкие заявления в адрес кого угодно.
Потом, когда Петржелу уволили из «Зенита» и по идее можно было переключить внимание на меня, эту нишу занял Анатолий Бышовец. А когда он покинул «Локомотив», вдруг выяснилось, что не такой я и новичок, три года уже в премьер-лиге работаю. Так и «проскочил».
Прозвище Наш Моуринью с первого дня воспринимал с иронией. Оно меня не радовало и не злило. Просто Юрий Викторович (Белоус. — Прим. И. Р.) генерировал нестандартные идеи с невероятной частотой.
Сам Моуринью, хоть и мало общается, но метафоры у него — очень меткие. Когда речь заходит о зависимости методических приемов тренера от состава, который есть в его распоряжении, Жозе приводит такой пример: «Феррари» — прекрасная машина. Но если тебе надо ехать по бездорожью, от «Феррари» толку не будет. Тебе нужен внедорожник. И если тренер обладает запасом знаний на уровне «Феррари», он, получив команду, должен быстро оценить ее возможности и в случае необходимости включить режим внедорожника.
На первой встрече Белоус, с которым мы ездили в «Челси» вместе, рассказал португальцу, что дал мне прозвище Русский Моуринью. Жозе спрашивает меня: «А почему?» Я ответил: «Скорее всего, это связано с тем, что вы — самый известный тренер в мире, кто профессионально не играл в футбол. Я тоже не играл на высоком уровне, и отсюда такая аналогия».
Моуринью был очень удивлен и сказал, что за границей на это вообще не обращают внимание. И привел еще одну метафору. «Никому же не приходит в голову, что у хорошего дантиста должны быть все зубы гнилые, он обязан сначала все их вылечить — и только после этого его назовут замечательным стоматологом!»
Это две разные профессии, и успех в одной от успеха в другой вообще не зависит. То, что ты, допустим, Зико или Блохин, дает тебе в глазах игроков только первоначальный небольшой бонус. А потом уже все зависит от твоей тренерской работы.
Да, предложение из Владивостока было. После увольнения из «Москвы» у меня было четыре варианта — «Терек», «Луч», «Шинник» и «Крылья». Признаюсь, был очень этому рад. Увольнение — это определенный тест на востребованность. Да, все эти команды не были грандами. Но тем не менее они являлись клубами премьер-лиги.
Встреча с губернатором Приморского края Сергеем Дарькиным произвела на меня очень приятное впечатление. Но «Крылья» перетянули всем. И географией. И тем, что в Самаре был новый проект, очень амбициозный. Я понимал, что в этот проект входит Герман Ткаченко, который очень поможет в селекции. Как он умеет вгрызаться в людей и осуществлять сделки, наверное, в нашей стране не умеет никто.
В первый год все было шикарно. По чувству внутреннего комфорта, наверное, это лучший год в моей профессиональной карьере, если не считать «Олимпию». ЦСКА — совсем другое. А в «Крыльях» все настолько тепло и хорошо было! Крутизна нереальная.
Что произошло в 2009-м? Не знаю до конца, как это было. Думаю, что «Ростехнологии» заходили в регион под какие-то обещания, как это всегда бывает. Правительство области должно было им какие-то заводы или не знаю что. Видимо, между ними произошел какой-то разлад. Кто-то какие-то договоренности нарушил. Для «Крыльев» это был, по существу, конец. И начался просто ад.
Никогда об этой ситуации не рассказывал, но на самом деле все очень просто. Я был тогда настолько счастлив в «Крыльях»… Просто счастлив. Это было то же, о чем я говорил вам применительно к «Олимпии»: если бы Николай Чувальский меня не уволил, то я с ощущением внутреннего комфорта и счастья работал там до сегодняшнего дня.
После такого сумасшедшего первого года в «Крыльях», когда все получалось, при таком карт-бланше руководства, при таких отношениях с командой, которую я сам же и собрал… Нет. Это было невозможно. Причем куда угодно.
Мы с Евгением Ленноровичем встречались несколько раз. И я прекрасно понимал, что предложение может не повториться. Но для меня всегда важнее всего было чувство внутреннего комфорта и ответственности перед людьми, которых я приглашал и с которыми работал. Это все перевесило.
После Самары я был настолько уставший! Даже не предполагал, что варианты до конца сезона вообще будут. А тем более — ЦСКА. И в момент, когда я был в низшей точке эмоционального состояния, вдруг услышал: «Ты — главный тренер ЦСКА». Меня будто подняли каким-то самым большим подъемным краном в мире и за одну секунду вынесли на самый эмоциональный верх. Это было грандиозно.
О разговоре с Гинером в предыдущем году я уже и забыл. К тому же в ЦСКА был приглашен Хуанде Рамос, человек с мировым именем, недавний победитель Кубка УЕФА во главе «Севильи». Менять Рамоса на Слуцкого — я о таком вообще не думал. А потом был звонок. «Приезжай». Я приехал, пообщались. На следующий день уже объявили о моем назначении.
Я так себя и называю — «черная вдова». (Вскоре после его увольнения умирали «Уралан», «Москва», та же участь едва не постигла «Крылья Советов». — Прим. И. Р.). И сказал по этому поводу Евгению Ленноровичу Гинеру: «Здесь есть два варианта. Либо меня нельзя приглашать в клуб, но если уже пригласили — нельзя увольнять. Потому что, когда я работал во всех этих командах, они существовали. А не стало их уже после моего ухода…»
Деньги для меня вообще неважны. Несколько лет назад я поймал себя на ужасной мысли, что у меня нет материальных желаний. На самом деле мне кажется, это плохо, потому что каждый человек чего-то хочет. Может, возрастное. Но все необходимое у меня есть, а что-то большее… Мне это просто неинтересно.
Если у меня нет хотя бы минимального внутреннего комфорта или удовлетворенности, я не смогу работать на этом месте, даже если мне предложат сто миллионов. А если оно есть, то могу вообще бесплатно или даже сам готов доплачивать.
В 4-м туре чемпионата-2012/13 мы играли против мощного «Анжи». Перед тем был неудачный сезон, я писал заявление об уходе. И тут же — первые три тура. Без шансов проигрываем в Перми, потом опять без шансов — «Зениту» в Лужниках. И всеми эта ситуация воспринимается как продолжение неудачной концовки прошлого сезона, которая плавно перетекла в новый. Болельщики ко мне уже очень плохо относились, был апофеоз критики, нелюбви и всего остального. И я сам понимал: получается легкий перебор.
И тут матч с «Анжи», который был еще не на самом пике, но это уже было очень-очень серьезно, со многими звездами. И эти майки: «Лёня, уходи!». Их ведь прямо на тот матч и изготовили. Знаменитый кадр, когда болельщик радуется голу ЦСКА в майке: «Лёня, уходи!» — это победный гол Тошича в ворота «Анжи». Тот матч действительно стал переломным.
Именно перед тем матчем я решил что-то поменять — и сменил цивильный костюм на спортивный. Решил, что это для меня будет удобнее. Понял, что все равно главное в профессии тренера — это результат, а не то, в цивильном он костюме или нет. И матч с «Анжи» действительно был первым моим матчем в спортивном костюме. С тех пор я на матчах — только в нем.
Как будет на Euro-2016? В финальной части чемпионатов мира и Европы часто видел тренеров в спортивных костюмах. Так что, если будет позволено по дресс-коду, — выйду в спортивном.
Для огромного количества людей, особенно старших, для преподавателей, я остался таким же мальчишкой, как когда-то. Кстати, тут надо отдать должное президенту ДФЛ Виктору Горлову. Он очень быстро перестроился и понял, что я уже не тренер «Олимпии» Лёня Слуцкий. Поэтому с ним у меня общение сохранилось. Нет, речь не о том, что я стал другим, и поэтому давайте ко мне относитесь иначе. А о том, что у меня несколько иной уровень забот.
Когда звонит пусть даже уважаемый тобою институтский преподаватель и рассказывает, как тебе в еврокубковом матче ЦСКА надо было построить тактику… Он вообще не работал на каком-то более или менее серьезном уровне, но продолжает тебя учить. Помните Булгакова: «В присутствии двух людей с институтским образованием вы позволяете себе давать советы космического масштаба и космической же глупости».
Вот здесь очень похожая ситуация. И я понимаю, что просто уже не могу их слушать, мне это в тягость. К сожалению, не все люди могут перестроиться, и таковых, увы, большинство. Я очень им за все благодарен, но не могу себе позволить тратить столько времени на эти вещи. Прекращаю или минимизирую общение.
Когда вежливо разговариваешь со строителями, которые делают ремонт, — толку нет. Как только переходишь на другой тон и лексику, все тут же становится на свои места. Здесь — похожий эффект. Я со всеми пытаюсь общаться максимально цивилизованно, и многие это принимают за слабость. И когда потом встречают резкое движение с моей стороны, оно для них выглядит настолько неорганичным…
Если я скажу человеку «дурак», а другой его выматерит по полной, то это «дурак» для человека засядет в голову гораздо глубже. Очень часто сталкивался с такими ситуациями. Впрочем, все зависит от среды, в которой ты находишься. Когда хожу в театр, встречаю людей на выставках, мне кажется, я очень органично там общаюсь и себя чувствую.
Футбол и работа в нем сделали меня намного жестче, чем я был. Отношусь к этому как к неизбежности. Потому что, если не буду десять раз за день произносить слово «нет», то просто не смогу работать на этом уровне. Меня постоянно о чем-то просят, чего-то от меня хотят. Я очень сильно изменился.
И в последнее время стал очень четко делить людей и время — на кого и на что могу тратить или нет. И на все, что, в моем понимании, пойдет в минус моей основной работе и связано с каким-то, извините, геморроем, я очень жестко говорю «нет». И очень жестко расстаюсь с людьми…
Сергей еще играл, когда я пришел в «Москву». Вторую половину сезона 2004 года, где-то с сентября, недавний капитан «Торпедо-Металлурга» Шустиков выступал за дубль. Его плавно готовили к завершению карьеры, он должен был сыграть с ЦСКА — еще одним своим бывшим клубом — прощальный матч. А по окончании сезона он стал тренером дубля, моим помощником. Потом вместе перешли в основной состав, затем — в «Крылья», в ЦСКА…
Сдружились сразу. Мы же практически ровесники. Очень похожий типаж общения, шутки-прибаутки. Фразы из кинофильмов, любовь к КВН… И характеры у нас похожие. Он очень быстро принял те взгляды на футбол, которые я проповедовал, то есть стал моим единомышленником. Понятно, что к тому времени он еще не работал тренером, — но когда понял, что и как требуется, очень легко все принял.
Его взгляд для меня всегда был важен и играл очень большую роль — вне зависимости от того, в начале моей тренерской карьеры это происходило или уже позже. Просто бывают в жизни разные обстоятельства, когда что-то ты терпишь, а что-то — уже не можешь. Но все это было чисто рабочим моментом.
Когда вышли интервью Шустикова, я вообще ни одного плохого слова о нем не сказал. И не скажу. Но Сережа воспринял ситуацию так, как воспринял. Но у меня к Шустикову никаких вопросов нет. О Сергее могу говорить только хорошо.
У меня не было особой возможности следить за его работой в «Солярисе». Но по той обрывочной информации, которая до меня доносилась, он и работал отлично, и ребята к нему хорошо относились, Шустиков завоевал их доверие. Он — большой молодец. Был…
Эта боль будет сидеть внутри меня всю жизнь. Никуда не денешься.
Было тяжело звонить его жене Наталье. В такой момент, во-первых, вообще трудно звонить. Невозможно понять, в каком состоянии человек находится. А если еще учитывать, что последние два года не контактировали… Хотя до этого общались очень тесно. Я Наталью очень хорошо знаю, как и детей, а они — мою семью. Но она на удивление очень подробно стала рассказывать мне, что произошло. И потом мы поговорили на панихиде…
Через шутку можно сказать игроку серьезную вещь и заставить задуматься, — но облечь все в такую форму, чтобы у него не было шансов обидеться. Так, допустим, было как-то в ЦСКА с Пашей Мамаевым. На сборах смотрели матч «Милан» — «Интер» и поставили по сто долларов: он на «Милан», я на «Интер». «Интер» начал выигрывать, а я — тут же его «травить». Всё жестче и жестче: мол, это он «загнал» «Милан», потому что своим поведением не заслужил выиграть сто долларов, и если бы он поставил на «Интер», уже эта команда была бы обречена.
Так я потихонечку и дошел до того, чем недоволен. Иногда, особенно когда Паша не попадал в состав ЦСКА, ему свойственно было здороваться едва уловимым кивком головы, не пожимать руку. Начни я всерьез обсуждать эту тему — реакция могла бы оказаться гораздо более болезненной. А тут довел свое недовольство через шутку — и после этого его кивки и рукопожатия стали гораздо более акцентированными.
Могу ли я работать в «Спартаке» или «Зените», то есть другом российском клубе кроме ЦСКА? Могу. Я говорил, что очень привязчив и благодарен людям, которые ко мне хорошо относятся, но всякое же может быть. Меня, например, могут уволить из ЦСКА. И я не вижу проблем работать потом в «Зените» или «Спартаке», если такое предложение последует.
Как мне кажется, я никогда никого не оскорблял, с огромным уважением пытаюсь относиться и к футболистам, и к коллегам, и к болельщикам различных команд.
Но могут ли себе такое представить люди, которые будут приглашать меня после ухода или увольнения из ЦСКА? Не знаю. Зависит ли мое согласие от того, когда это произойдет? Не знаю. Все зависит от обстоятельств.
Я очень люблю свою страну, привязан к ней. Смотрю все виды спорта и безумно болею за наших. Финалы волейболистов или какие-нибудь биатлонные эстафеты — вообще святое. Сейчас, когда на сборы приезжала съемочная группа и делала фильм для «Матч ТВ», Алексей Васильев, который всем этим занимался, был очень удивлен моей осведомленности про фигуристов.
Очень люблю ездить в тот же Волгоград… Но у меня есть одно свойство — мне никогда не скучно с самим собой. Где я при этом нахожусь, особой роли не играет. Поэтому могу находиться и работать не в России.
Правда ли, что у меня очень хорошие отношения с Романом Абрамовичем? Да. Но сказать, что прямо дружеские, будет преувеличением. Меня познакомил с ним Герман Ткаченко. А дальше пошло как-то само собой. Последнее время не скажу что часто общаемся. Но если будет необходимость, я могу набрать. Или наоборот. Если «Челси» заинтересован в игроке, с которым мы пересекались — например, ЦСКА в Лиге чемпионов против него играл, — то Роман Аркадьевич может позвонить и узнать мое мнение о нем.