Олег Белаковский: «Когда Харламов натягивал коньки, мы еле сдерживали слезы»

В воскресенье не стало легендарного спортивного врача Олега Белаковского. Два года назад он дал пронзительное интервью Денису Романцову.

Семь лет назад на Аллее Славы ЦСКА появился бронзовый бюст доктора Белаковского — рядом с Рагулиным и Гомельским. С футбольной сборной Белаковский побеждал на Олимпиаде в Мельбурне, с хоккейной — в Саппоро и Инсбруке. Медицинскому штабу ЦСКА Белаковский отдал больше полувека и на пенсию вышел только прошлым летом — в 90 лет. В своей квартире на Грузинском валу знаменитый врач встречает меня в красно-синей майке с эмблемой ЦСКА.

— Послезавтра играем с «Кубанью», я очень переживаю. Чемпионство совсем близко. Смотрю все матчи, очень нравится, какой футбол сейчас показываем. Гинер толковый мужик, хороший организатор. Со Слуцким я познакомился пару лет назад — думающий, грамотный, вежливый. Я не работаю в ЦСКА почти год и очень тоскую по клубу. Хорошо, что игроки мои часто навещают. Вот с Борей Михайловым встречались несколько дней назад. Мы с ним друзья, а моя дочь Вера дружит с его женой Таней.

— Помните свой первый стрессовый случай в качестве врача ЦСКА?

— Был у нас такой защитник Миша Ермолаев, крестник мой. В 1957-м Миша столкнулся в Горьком с нашим же нападающим Германом Апухтиным и получил локтем в почку. После игры команда улетела, а мы остались в Горьком. Если бы я взял Мишу в Москву, он бы мог умереть в дороге и мы бы сейчас с вами не беседовали — меня бы засудили. По пути в военный госпиталь Миша стал тяжелеть, я делал ему уколы. Почка развалилась на две части. Он проявил колоссальную волю и продолжил играть с одной почкой, дорос до олимпийской сборной — как и Валера Минько в девяностые. Одна почка справлялась за две и мы предохраняли ее специальным фибровым корсетом.

— На Олимпиаде-1956 в Мельбурне тоже хватало работы?

— Толя Порхунов из ЦДСА слег с аппендицитом. Накануне полуфинала с болгарами жаловался: «Подходят какие-то люди, сулят богатства, предлагают остаться в Австралии». Они даже собирались забирать Порхунова, но мы увезли его из больницы раньше. А в начале второго тайма игры с болгарами столкнулись Коля Тищенко и болгарин Янев. Поднявшись, Коля побрел в мою сторону: «Вправьте мне руку». Смотрю, а у него все плечо в крови. Разрезаю майку, а там ключица торчит наружу. Коля торопит меня, ему не терпится вернуться в игру. Замен тогда не было. Я вправил ему кость, нанес фиксирующую повязку и Тищенко побежал на поле. В овертайме Тищенко дал на ход Рыжкину, тот прострелил, а Татушин забил победный гол. Мы вышли в финал и стали олимпийскими чемпионами.

— Алексей Парамонов рассказывал, что домой после победы вы добирались около месяца.

— Сначала на теплоходе «Грузия», а потом на поезде из Владивостока в Москву. На каждой станции нас встречали демонстрациями. Как раз накануне Нового года в вагон ввалился бородатый мужик с мешком на плече: «Сынки, а где Яшин?» Лева подошел к старику, а тот достал самогон, пакет семечек и упал на колени: «Вот все что есть. Спасибо от всего русского народа».

— Каким вам запомнился Аркадьев, тренер команды лейтенантов?

— Интеллигент, с игроками — только на Вы. Как-то мы проиграли «Локомотиву» 1:4, а в правительственной ложе «Лужников» сидели Хрущев и маршал Гречко. Уже в 8 утра мы с Аркадьевым были в кабинете маршала. На огромном столе Гречко вместо стакана для карандашей стоит гильза от снаряда. Гречко безмолвно сверлит нас глазами, и один за другим ломает карандаши. Наконец спрашивает Аркадьева: «Как же вы проиграли при генеральном секретаре?»

— А он?

— Аркадьев заикался, поэтому растягивал гласные: «Андрей Антонович, проиграли из-за вратаря Разинского. Влюбился, пропускает тренировки, хочет играть в нападении. А у второго вратаря Сусло сломана кость в суставе». — «Вы же собирались взять Басюка из Прикарпатья», — удивился Гречко. «Но Басюка в команде нет», — ответил Аркадьев. Гречко тут же связался с военным командующим Прикарпатья. Следующим утром Басюка доставили в Москву на бомбардировщике.

— Когда вы сблизились с Аркадьевым?

— Он попросил меня, врача команды ВВС, подготовить Севу Боброва к Олимпиаде-1952. Сева сыграл прекрасно, забил три гола югославам, но в переигровке мы уступили и это была страшная трагедия, учитывая вражду между Сталиным и Тито. ЦДКА расформировали, хотя в сборной было только 4 армейца. Объяснение было такое: «Воинская часть, теряющая знамя в бою, расформировывается». Вскоре ликвидировали и ВВС, а меня перевели в Калининское суворовское училище.

— А как оказались в ЦСКА?

— Когда приказом министра обороны Жукова возродили ЦДСА, меня позвали работать врачом футбольной команды. В 1957 году ЦДСА переименовали в ЦСК МО, но такая аббревиатура никому не нравилась. Однажды в клуб приехал генерал Ревенко и мы стали думать над новым названием. Колебались между «Красной Звездой», «Звездой» и возвратом к ЦДСА. Я предложил: «Давайте просто — Центральный спортивный клуб армии». Ревенко передал министру, тот утвердил.

— Сборная в те годы каждую зиму на месяц уезжала в Южную Америку. Какая поездка запомнилась вам?

— В 1970-м в сборную взяли Женю Ловчева, совсем еще молодого. 16-го января он женился, а 20-го мы на месяц уехали в турне. В Каракасе на Жене лица не было — так тосковал по своей Тане. Все спрашивал: «Сколько длится медовый месяц?» Ребята отшучивались, он обижался. Пришлось выступить психологом и утешить Женю. Затем полетели в Сальвадор, который тогда воевал с Гондурасом. На аэродроме нас встретила хунта — в касках и с американскими автоматами.

Фото: Максим Поляков

— Помните травму, после которой футболист не смог вернуться на поле?

— В 1987-м во время игры с «Жальгирисом» в манеже «Олимпийского» форвард ЦСКА Сергей Березин ударился головой о бетонный пол. Перелом основания черепа, почти месяц в коме. Только очнулся: «Доктор, когда смогу играть?» Возвращаться на поле было смертельно опасно, но из Сережи получился хороший тренер: много лет работал с дублем ЦСКА, а недавно возглавил благовещенский «Амур», в котором начинал играть.

— Как вы перешли из футбольной сборной в хоккейную?

— До меня врачом в хоккейной сборной работал Алексей Васильев. Но в Финляндии он ляпнул, что финский кефир лучше советского. Это услышали чекисты и Васильева отправили домой. Тарасов позвал в сборную меня и я поехал на чемпионат мира в Стокгольме.

— С какими трудностями там столкнулись?

— На Коноваленко свалился шведский нападающий. Витя получил мощнейший удар коленом в лоб и упал без сознания. Я примчался, стянул с Вити маску-нашлепку и увидел, что его глазницы заполнены кровью. Диагностировали оскольчатый перелом носа, но уже через два матча Коноваленко вернулся в ворота и мы стали чемпионами мира.

— А потом?

— Вскоре после того чемпионата мы играли в Швеции товарищеский матч. Женю Мишакова толкнули на борт. Поехали в госпиталь — на рентгене увидели, что полулунная кость торчит у него в сторону. Шведский врач впервые столкнулся с такой травмой. Мы вправили кость, наложили гипс, но уже на следующий день Мишаков вышел на лед с рукой в косынке. У Тарасова даже травмированные игроки выезжали на раскатку, хоть потом и не играли. Когда Женя перед игрой наматывал круги с загипсованной рукой, переполненный шведский стадион молчал.

— Упертый был Тарасов?

— В том же турне по Швеции на стадионе не включили гимн СССР. Тарасов позвал судью: «В чем дело? Без гимна играть не будем». Пауза затянулась на час, восемь тысяч зрителей недоумевали. Пришлось передавать гимн по телефону. Тарасов был необыкновенным патриотом.

— Как проявлялась его жесткость?

— Готовясь к следующему чемпионату мира, травмировался Володя Шадрин. Швейцарец ткнул ему сзади клюшкой, Володя побледнел, я приложил ему лед и сообщил Тарасову: «У Шадрина тяжелая травма, его нельзя выпускать». Отвлекся на другого игрока, оборачиваюсь ко льду: Шадрин снова в игре. Сделали УЗИ — у Шадрина обнаружилось повреждение почки. Тарасов возмущается: «Почему Шадрина нет на тренировке?» Тогда я оскорбился и потребовал вернуть меня в Москву: раз мне как врачу не доверяют, а Шадрина считают симулянтом. Аркадий Чернышев, который вообще-то был в сборной главным тренером, гневно осек своего помощника Тарасова, и Анатолий Владимирович успокоился. Чернышев был очень интеллигентным человеком. Всегда прислушивался к врачам.

— Чем запомнилась Олимпиада-72 — последняя для дуэта Чернышев — Тарасов?

— В одной из первых игр Борис Михайлов сильно повредил колено — внутренний мениск и боковую связку. Собрали консилиум врачей всех сборных, осмотрели Борю. Коллеги похлопали меня по плечу: «Это полтора месяца». А Боря выдает: «Делайте что угодно. Буду играть». По всем газетам прошла информация, что СССР потерял лучшего хоккеиста. Боря передвигался на костылях, но мы сделали ему новокаиновую блокаду, надели на колено фиксирующую повязку и выпустили в третьем периоде игры с поляками, когда все обычно устают и меньше применяют силовые приемы. Борю мучили чудовищные боли, но он вышел и на решающий матч с Чехословакией, забросил шайбу и мы стали олимпийскими чемпионами. После турнира Боря месяц провел в больнице.

Олег Белаковский и врач ЦСКА Игорь Силин оказывают помощь Валерию Харламову

— Самый напряженный момент Олимпиады в Инсбруке?

— Главный матч снова играли с Чехословакией. Перед этим команда перенесла эпидемию гриппа. В конце второго периода проигрываем 0:2 и после удалений Бабинова и Жлуктова остаемся втроем против пятерых. Кулагин выпускает тройку Цыганков — Шадрин — Ляпкин. Против них выходит сильнейшая пятерка чехословаков: Иржи Холик, Мартинец, Штясны, Поспишил и Махач. Михайлов перегибается через борт и кричит: «Только продержитесь, а мы забьем!» Ребята выстояли и едва не теряли сознание от усталости: помню, растирал Шадрину виски нашатырем, чтобы привести его в чувство. В концовке Володя помог забросить Харламову решающую шайбу.

— Каким запомнили Харламова?

— Скромный, добрый, мягкий. На командировочные всегда набирал подарки родителям, сестре и племяннику. Валера изумительно быстро катался, ухитряясь обводить на бешенной скорости несколько соперников. Он был актером на льду и в жизни: любил петь и танцевать. Валера полукровка, его мать испанка. Полукровки обычно талантливые люди.

— Вскоре после Инсбрука он попал в свою первую аварию.

— Мне стало жутко, когда я увидел, во что превратилась его «Волга»: страшно было подумать, что с ним самим. У Валеры обнаружили переломы ребер, голени, сотрясение мозга и множество ушибов. Многие считали, что Валера в лучшем случае сможет просто ходить, но я сделал прогноз, что он вернется на лед уже через четыре месяца. Меня упрекнули в непрофессионализме, но я оказался прав.

Только-только встав на ноги, Валера отправился на лед — Тарасов посоветовал ему покататься с 8-летними детьми из школы ЦСКА. Когда Валера натягивал коньки, у него дрожали руки, а мы с Игорем Силиным, врачом ЦСКА, еле сдерживали слезы. Валере понравилось заниматься с пацанами, он даже признался мне, что хочет стать детским тренером, когда закончит играть.

— Помните день, когда он вернулся на лед?

— Как сейчас. Нам предстояли матчи с Ригой, «Динамо» и «Крыльями». Рижское «Динамо» играло довольно жестко, московское было нашим принципиальным соперником, поэтому мы с тренером Локтевым решили поставить Харламова на матч с «Крыльями Советов» — близкой нам по стилю командой, в которой выступало много наших друзей.

В день игры я поехал на базу «Крыльев», которых тренировал Борис Кулагин. Он удивился: «Подсматривать приехал?» — «Разрешите выступить перед ребятами. Сегодня Харламов возвращается». Кулагин подвел меня к игрокам: «Я не призываю вас расступаться, но прошу: не играйте против него жестко». Когда команды вышли на раскатку и появился Валера, «Лужники» зашумели. А когда диктор объявил 17-го номера, весь стадион встал и овация длилась минут десять. На 4-й минуте Валера забил. За десятилетия работы в спорте я видел трех по-настоящему великих спортсменов: Боброва, Яшина и Харламова.

Шахматы с Всеволодом Бобровым

— Дружба с Севой Бобровым определила мою судьбу. После войны я служил на Дальнем Востоке и приехал как-то в Москву на курсы совершенствования мастерства — и встретился с Севой. Он сказал: «Тебе нужно работать спортивным врачом» и отрекомендовал меня Василию Сталину, возглавлявшему клуб ВВС. Тот меня принял, узнал, где я служил, и за несколько часов договорился о моем переводе в Москву.

— Говорят, он был не только щедрым, но и достаточно суровым спортивным менеджером?

— Однажды он нас здорово проучил. В первых трех турах набрали 5 очков, но проиграли «Шахтеру», который до этого не набрал ни одного очка. Пару месяцев были в разъездах, долго не были дома, страшно вымотались и вот наконец-то подлетаем к Москве. И вдруг видим — наш самолет садится на пустом военном аэродроме в Туле. Выяснилось, что Василий Сталин приказал: «Не умеют играть — пусть идут пешком».

— А вы?

— А у меня был игрок дубля Коля Цуцков с тяжелой ангиной. Кидаюсь к командиру: «Прошу, доставьте нас в Москву — у Цуцкова очень высокая температура». — «Мне моя голова дороже — есть приказ всех высадить». Пришлось тащиться в сторону шоссе и ловить попутные машины. На первой же в Москву уехали мы с Колей.

— С Бобровым Василий Сталин тоже был строг?

— Сталин любил Севу и все ему прощал. Когда я только приехал в Москву, Бобров поругался с тренером ВВС Джеджелавой и очередной матч смотрел со мной на трибуне. После игры отмечаем в «Астории» мой приезд. Севе приглянулись две девушки. Говорит мне: «Пригласи любую из них на танец и скажи, что Бобров приглашает их в гости». Дамы оказались с молодыми людьми, но мы условились, что они попрощаются с ними и присоединятся к нам. В ночи приехали к Севе, но вслед за нами туда нагрянул генерал Василькевич с двумя помощниками: «Василий Сталин требует вас к себе». Бобров послал генерала, тогда Севу схватили и увели. Вернулся он под утро: «Все нормально. Сталин дал по морде, я извинился, что пропустил матч. Вот и все».

— Как вы познакомились с Бобровым?

— В конце тридцатых мы учились в одной школе и играли в русский хоккей на льду Финского залива в Сестрорецке, это под Ленинградом. Выступали с Севой в одной команде: я в воротах, он в атаке. Однажды команда нашей школы выиграла чемпионат Ленобласти, так Сева в финале из 22 наших голов забил 16. Хоккею Севу обучал отец, тоже отличный игрок, а мать за удачную игру премировала сладостями. Затем Севу позвали в ленинградское «Динамо», а я поступил в Военно-медицинскую академию.

— Почему именно туда?

— Взял пример с отца. Он работал сельским врачом в Александрии. На Украине тогда лютовал голод, так что папины пациенты привозили нам еду в качестве благодарности. Отец от подарков всегда отказывался, но как-то раз мама тайком приготовила нам винегрет из подаренной свеклы. От отца нам, конечно, попало, но, честное слово, вкус того винегрета помню до сих пор.

— Сколько успели отучиться до начала войны?

— Пару лет. После одного из экзаменов забежал в парикмахерскую, там и услышал обращение Молотова про то, что немецкие войска напали на нашу страну. Помчался в Сестрорецк успокаивать мать — отца не стало тремя годами ранее.

— Как для вас начиналась война?

— Тушил «зажигалки», которые немцы сбрасывали на крыши домов. Во время бомбежек я регулярно выходил на дежурства. Никогда не забуду, как мимо нас проезжал трамвай с молодыми и веселыми ребятами, а через мгновение на него рухнула бомба. Наш патруль кинулся к трамваю — пытались спасти тех, кто остался в живых.

А в конце лета, патрулируя Финляндский вокзал, я внезапно встретил Севу Боброва — мы не виделись несколько лет. Завод, на котором работала вся его семья, эвакуировали в Омск. Сева не признавался, но по его виду я понял, что он уже давно ничего не ел — голод тогда в Ленинграде был страшный. На прощание отдал Севе консервы и колбасу — весь свой паек.

Гв. к-н м/с Белаковский — ст. врач 302 гв. стр. полка, 98ой гв. стрел. дивизии. Май 1945

— Когда вы попали на фронт?

— Я рвался отомстить немцам за маму. Когда ее вывозили из блокадного Ленинграда через Ладожское озеро, в машину, в которой была мама, попала бомба. Ее не стало. Меня назначили на кафедру инфекционных болезней, но я убедил руководство, что мне нужно на фронт. Назначили старшим врачом воздушно-десантной бригады.

— Запомнили первый прыжок?

— Сентябрь 1943-го. Наскоро потренировались и поднялись на высоту 400 метров. Сердце страшно колотилось, а инструктор командовал: «Если не откроется основной парашют, дергай за кольцо запасного». Ударил меня по плечу и я шагнул в бездну. Сумасшедшее ощущение. Тогда все прошло успешно, но однажды основной парашют слипся из-за смерзшейся влаги и не раскрылся — спас запасной. Всего я прыгал больше 150 раз.

— Запомнили первое ранение?

— Во время сражений в Финляндии у меня под ногами взорвалась мина. Повезло, пострадали только колени и голени. Разрезал сапоги, выпил 200 грамм и стал доставать из ног куски металла.

— С будущей женой вы ведь познакомились во время войны?

— Осенью 1944-го нас перебросили в Могилев. Как-то встретил у кинотеатра темноглазую девушку, скромно одетую. Решился подойти познакомиться и тут же влюбился. У нас с Ниной начались удивительные романтические отношения. Встретили вместе новый год, но вскоре меня отправили в Польшу. Договорились переписываться, но к лету письма от Нины приходить перестали.

— Как для вас завершалась война?

— Акт о капитуляции Германии подписали 8 мая, но немецкие группы войск продолжали отбиваться в Венгрии и Чехословакии. Моего друга, разведчика Виктора Котельникова изрешетили пулями, когда он бросал противотанковую гранату. Окончательно немцы сдались только в полдень 12 мая.

— И вы поехали за невестой?

— Отпуск мне дали только в ноябре. На перекладных я отправился из Венгрии в Ленинград и по пути решил заскочить в Могилев. На вокзале в Бухаресте услышал радиорепортаж из Лондона с матча «Динамо» — «Челси»: «Мяч у Боброва! Бобров бьет!!» Я сразу понял, что речь про Севу. Из Молдавии в Могилев добирались в тендере для угля. Со мной был ординарец — 14-летний мальчик, повзрослевший за годы войны.

Перед домом Нины решили выпить — до того сильно я волновался. Воды с собой не было, раскололи лед на ближайшем озере, разбавили спирт. Ночь. Стучим в дверь — Нина поначалу не узнала меня: «Ковыляйте отсюда!» После войны по городам слонялось много бездомных и воров. Выручила мать Нины: «Это же Алик!»

— Как вас встретили?

— Обняли, обогрели, накормили. Но я чуял: что-то не так. Утром мать призналась мне, что назавтра у Нины назначена свадьба. Вскоре появился и жених. Нина представила его: «Юрий, офицер». Разговора не вышло, Юрий ушел. Вечером мы с Ниной и моим юным ординарцем Николаем Петровичем пошли на танцы. Туда заглянул и Юрий в компании прилично выпивших офицеров.

Примчалась подруга Нины: «Уходите отсюда, а то они убьют вас!» Мы с ординарцем остались, а Нину отправили домой. К нам подошел один из друзей Юрия: «Капитан, езжай отсюда. У Нины завтра свадьба». — «Уеду, если Нина захочет». И двинул домой. Вышли с ординарцем на улицу и спиной почувствовали, что сейчас по нам начнут стрелять. И правда — в ночной тишине раздалось два выстрела. Ординарец по моему приказу побежал домой, а я в ответ открыл огонь из трофейного «Вальтера».

— Ох. Ну, и история.

— Дома сказал заплаканной Нине: «Если выходишь за Юрия — я сегодня же возвращаюсь в Ленинград». Она ответила: «Останься». Наутро пошли в могилевский ЗАГС. Нам выдали свидетельство о браке, на котором было написано по-белорусски: «Пасведчанне аб шлюбе». С моей любимой Ниночкой мы счастливо прожили больше 50 лет.

Автор Денис Романцов