Владимир Пономарев: револьвер в томике Есенина

Легенд осталось немного. Владимир Пономарев — легенда. Лучший крайний защитник советского футбола 60-х.

Владимиру Алексеевичу скоро 75, но он бодр, трижды в неделю играет в теннис. Походка его стремительна, а во взгляде — юношеское озорство.

ФЕДОТОВ

— Вы же с детства видели самых больших людей Союза?

— Отец служил в 9-м управлении КГБ. Охрана членов правительства. Он инженер-электрик по образованию, следил, чтоб на партийных съездах ничего не закоротило.

Поселились мы на даче в Заречье. Там полковники и генералы, охранники Сталина, Берия, Молотова. За каждым с утра подкатывал ЗИМ. Годы спустя приехал туда к отцу. Ранняя весна, что-то сажаю. Вдруг подбегает военный: «Вы кто? Документы!» Потом отцу пересказываю — улыбается: «За соседним забором дача Брежнева».

— Серьезно?

— Что серьезно — убедился на следующий день. С утра выезжаю на «Волге», рядом на светофоре притормаживает лимузин. В открытом окне Брежнев. Он на меня глядит — я на него. Выдавил: «Здравствуйте, Леонид Ильич». Тот кивнул. Зажегся зеленый — и лимузин умчался. Никакой охраны.

— Хоть раз близость к КГБ вам помогла?

— Когда из-за границы прилетали, отец меня встречал. Всю команду таможенники досматривают, я иду в обход.

— Сам бог велел полные чемоданы проносить.

— Хватило того, что из Бразилии револьвер привез. В Белу-Оризонти продавался в универмаге. Разрешения на покупку не требовалось. 20 долларов — и он твой.

— Калибр?

— 5,6. Шикарная вещь! Перед вылетом опомнился — куда ж девать? Был с собой томик Есенина. Раскрыл на середине, обвел револьвер карандашом. Сижу, вырезаю лезвием из бритвы. Примериваю — влезает или нет. Тут Валерка Воронин в дверях: «Что делаешь? Смотри, заложу на таможне…»

Книжку я заклеил. В багаж не сдавал. А еще трое наших свои пистолеты оставили в сумках.

— Такие же?

— Нет, я один купил револьвер. Они взяли с обоймой. Летели через Нью-Йорк. Американец открывает сумку Лехи Еськова, натыкается на пистолет с коротким дулом. Повертел в руках, кинул обратно: «Следующий…»

— В Москве проблем не было?

— Вот здесь я опасался — не знаю, как ребята проскочили, я книжку положил туда же, куда кладут ключи. Сам прошел через раму металлоискателя. Весь пропотел от страха. Отец так и не узнал.

— Какая судьба у револьвера?

— Продал одному грузину. За половину «Волги».

— Баскетболист Жармухамедов на этом деле погорел. Говорил — пистолет ему в чемодан подбросили.

— Думаю, врал. Сам купил на продажу. Он же из ЦСКА. У нас эту историю разбирали.

— Еще в августе 1969-го вы играли за сборную. В ноябре внезапно завершили карьеру. Почему?

— Заставили!

— Кто?

— Валентин Николаев, тренер ЦСКА. Обвинили в пьянстве. В Минске жил в номере с Володькой Федотовым. После матча выпили грамм по 150. Он по своим делам отправился, я уснул. Стучит Мамыкин, ассистент Николаева: «Где Федот?» — «Понятия не имею». В час ночи снова будит: «Где Федот?» — «Леша, пошел-ка ты на…» — «Ах, ты выпимши?!» Ну и доложил партийцу, который нас сопровождал.

— Федотов-то где пропадал?

— Черт его знает! Вернулся под утро. Вопросов к нему не возникло. Летим домой, захожу в кабину к пилотам: «Братцы, вчера махнул, грозят экспертизой». Дали мне таблеточку: «Теперь хоть бутылку выдуй — не покажет». В Москве партиец лично в диспансер отвез. Ничего экспертиза не обнаружила.

— Что Николаев?

— Нехороший человек. Сколько я больным за него играл — а тут слышу: «Вовка, я бессилен. Давай, пиши заявление…» Мне было 29 лет.

— Он был враг самому себе?

— Тогда игроков не ценили. Николаеву без разницы, кого на правый фланг ставить: «Да вон, Уткина передвинем».

— В другую команду уйти могли?

— Чтоб армейский стаж не терять — только в Ростов. Туда не захотел. Бесков звал в «Динамо». Но сложно из армии в МВД переводить. Проще закончить.

— Каким Николаев был тренером?

— Чемпионство — не его заслуга. Повезло, что в ЦСКА подобрался коллектив, который способен играть без тренера. Он, Бобров, Николай Морозов глубоко не копали. Назовут состав — и дело с концом.

— Всеволод Михайлович тоже тренер не выдающийся?

— С Бесковым не сравнить — у того все было досконально. Установки — часа полтора, разборы — два. Но в 1964-м его за серебро чемпионата Европы сняли. Назначили Морозова. Никто этого понять не мог. Говорит, например, перед матчем в Греции: «Володька, на твоем краю играет какой-то Папа… Папаэмануил. Вася Данилов, а против тебя — Папаиоанну. Е-мое, сплошные папы! Ну, выйдете — сами разберетесь».

Или знаменитый матч 1965-го в Москве с Бразилией. Морозов заявляет: «Кто не выполнит установку — того в сборной не будет!» В атаке у них Пеле, Флавио, потом Гарринчу выпустили. А меня приставили к Паране. Крепыш вроде Думбья. Топчется в центре — я рядышком. Вместо того чтоб отойти назад, страховать середину, где Жора Рябов и медленный Лешка Корнеев по прозвищу Тортилла. Их разрывали — а мы с Даниловым стоим, держим своих. Я получил хорошую оценку, ведь «мой» бразилец не забил. А на табло — 0:3.

— Догадался Морозов, в чем не прав?

— Нет. Я начал объяснять, он отмахнулся: «Теперь играйте, как хотите!» Мы даже по вратарю могли устроить голосование — Яшин или Кавазашвили.

— Зачем?

— Морозов в Яшине сомневался. Но за Анзора проголосовали человека три, Лева-то гораздо сильнее. И в рамке, и на выходах.

ПЕЛЕ

— С Бразилией в 1965-м играли дважды. Футболками менялись?

— В Рио — нет. Не знаю, почему. А в Москве майка Пеле досталась, кажется, Месхи. Мне — Герсона. Куда-то запропастилась. Зато сохранил автографы, которые собрал у бразильцев на банкете в «Метрополе».

— Андрей Биба попросил Пеле расписаться на червонце.

— Надо же! У меня с собой была записная книжка, там и черканули — Пеле, Гарринча, Джалма Сантос… Когда лет десять назад Пеле прилетел в Москву рекламировать кофе, меня пригласили на встречу. В ресторане на Тверской никого из футболистов не было. Абдулова помню, каких-то артистов.

— Пеле узнал вас?

— Сразу разглядел в толпе, замахал рукой. Я принес два снимка, которые сделали перед московским матчем — сборные СССР и Бразилии. Показал, кого из наших уже нет. Он ответил, что из их команды многие живы. Написал на фото: «Другу Владимиру — от Пеле».

— Он и в сегодняшнем футболе был бы королем?

— Сто процентов! Потрясающая техника. Пластичный невероятно, как обезьяна. Взрывная скорость. Всегда уходил резко в сторону под опорную ногу — пока ты развернешься, только в задницу ему и смотришь.

— Кто для вас форвард номер два?

— Немец Уве Зеелер. Чутьишко, играл на опережение. Похож на Герда Мюллера, при этом еще головой много забивал. Росточка небольшого, но выпрыгивал — и словно зависал в воздухе. А вот Эйсебио — не то. Некомпанейский. Эгоист. Все пытался сделать сам, мячом делился неохотно.

— Когда-то вы и Бышовца назвали эгоистом.

— У-у! Как же тяжело было с ним в одной команде! Тянул одеяло на себя, назад при потере мяча не возвращался. Обрежет и встанет. А ты за него отрабатывай. В какой-то момент я не выдержал, заорал Гаве Качалину: «Меняйте Быша!» А группа футболистов вообще ходила к Качалину, просила, чтоб за сборную Бышовца не ставил. Но я в этом не участвовал.

— Из-за чего в Буэнос-Айресе подрались с аргентинцами?

— Яшин принимает мяч, а его сшибает нападающий Лальяна. Лева падает, корчится от боли. К Лальяне подбегает Валька Афонин — и в рыло. Понеслось. Те на Вальку с кулаками, но парень он отчаянный. Любому мог вломить так, что мало не покажется. Я тоже в кутерьме кому-то ногой засадил. Болельщики понеслись с трибун…

— Был среди них свой Гулливер?

— Нет. Наши ребята не пострадали. Да и матч из-за таких пустяков тогда не прекращали. Полиция поле расчистила — доиграли. Наутро обиженные аргентинцы прислали советскому послу ноту протеста.

— В Южной Америке часто полыхало во время матча?

— Мордобоя больше не случалось. Фейерверк был. В Чили по периметру газона организаторы расставили петарды. Подожгли. Но они накренились. Бабахнули не в небо, а вдоль поля. Елки-палки! Мы залегли, петарды свистят над головой — и летят в сторону зрителей.

— Верите, что на ЧМ-1966 в матче за третье место Хурцилава специально сыграл рукой в своей штрафной?

— Нет! Кроме Анзора да Серебряникова никто на эту тему разговоров не заводил. Перенервничал Хурцилава, вот и замкнуло. Он не подлый — наоборот, добрый, наивный. Вырос в грузинском селе. Когда вызвали в олимпийскую сборную, по-русски почти не говорил. Все смеялись: «Ты вчера с дерева слез?» Но обтесался. В отличие от Малофеева, которого в сборной не признавали. Тот как был деревенским парнем, так и остался. Над Эдиком шутили — он в слезы. В игру не вписывался. Бегунок.

— Объясните, как Островский накануне полуфинала чемпионата мира мог допиться до белой горячки, бродить по гостинице в трусах?

— Трусы были спортивные. В них он спускался в бар. Леня загулял, потому что с немцами все равно бы не играл. Раньше замен не было. Кто в стартовый состав не попадал — курил бамбук.

— В Англии позже бывали?

— Как-то на «Уэмбли» играл за ветеранов. В музее видел перекладину, от которой мяч отлетел в финале 1966-го. Когда Бахрамов присудил гол. Меня поразило — она не круглая! Эллипс!

— Бахрамов — классный судья?

— Отвратительный. ЦСКА выигрывает в Киеве, навес в нашу штрафную — мяч хватает руками динамовец Федя Медвидь. Ставит на землю. Вдруг свисток: Тофик назначает 11-метровый!

— Такого не бывает.

— Я вам клянусь. Никаких просмотров не было. Еще и говорит: «Это Поликарпов сыграл рукой». Подхожу к Сабо: «Не стыдно? Скажи Тофику!» — «А что я сделаю?» Йоська — наглый.

— Кого опекать было тяжелее всего?

— Численко. Дергал постоянно. Шустрый, непредсказуемый. С Рейнгольдом полегче. Быстрый, но бестолковый. У меня приличная скорость — что стартовая, что дистанционная. Иногда баловался — специально запускал его себе за спину, чтоб догнать и выбить мяч в подкате. На публику.

— Кто в те годы из защитников считался «убийцей»?

— Эдик Дубинский. Сразу в кость засаживал. Его боялись все. Умер в 34 года, рак легких. До этого два перелома берцовой, саркома… Вышел из больницы, выглядел после «химии» великолепно. Щечки розовые. А через месяц хоронили.

Логофет тоже играл жестко. Генка так боялся не справиться с заданием, что никого не жалел. Прыгал в живот двумя ногами. Тогда это не судилось, карточки еще не ввели. Да и киевляне — звери. Щегольков, Сабо, Хмельницкий, Серебряников то сзади долбанут, то исподтишка локтем под дых. Серебро вообще злючий, как собака. Мог в лицо горсть земли или песка сыпануть.

— Отвечали?

— Мой принцип: схулиганил — получай. В следующем эпизоде так подкатывался, что одной ногой играл в мяч, другой — в голеностоп. Помогало. Но Месхи, к примеру, во всех интервью подчеркивал: не было случая, чтоб я против него грубо сыграл.

— Под конец жизни Месхи тренировал сборную глухонемых.

— Не уверен, что тренировал, — это два глухонемых парня сопровождали его повсюду. Охраняли. Когда напивался, а делал это Миша часто и с удовольствием, бережно укладывали его в машину и везли домой.

ШЕСТЕРНЕВ

— У Корнеева было прозвище Тортилла. А у вас — какое?

— Крэйзи. От Воронина пошло. Нехорошая история.

— Тем интереснее.

— В Бразилии дело было. Воронин рассказал, что побывал в местном борделе. Нам с Хмельницким любопытно, оба холостые. Берем такси — и туда. У Хмеля случилась заварушка. Уж не знаю, что он там хотел творить, но девица заартачилась. Шум, гам. Выскакиваю на лестницу, какая-то болонка тявкает. Пнул ее ногой. Хозяйка вызвала полицию. Проверили документы, обозвали «крэйзи» и отпустили.

В Сантьяго еще веселее. Сыграли товарищеский матч с «Коло-Коло». На банкете каждому раздали визитные карточки. Воронин, знавший английский, разобрался — у «Коло-Коло» собственный бордель!

— Ого.

— По этим карточкам для гостей бесплатно все — девки, выпивка, еда. Поехали большой компанией. Через год снова играли в Сантьяго. После матча с карточками рванули по знакомому адресу. Обрадовались нам, как родным.

— Евгений Евтушенко описывал нам чилийские приключения сборной. По версии поэта, Воронин пошел со всеми, но просидел целый вечер в стороне, играя сам с собой в шахматы.

— В стороне сидел не Воронин, а Шестернев. Ни в какие шахматы не играл, водку пил. Алик — тёпа, с девушками был застенчив. Не понимал, как себя с ними вести, о чем разговаривать. Вот фигуристка Танька Жук со своим братцем Стасиком его и окрутили. Танька была по уши влюблена в Сашу Горелика, с которым каталась в паре. Тот на пигалицу внимания не обращал. И она решила выскочить замуж за Алика. Назло Сашке.

— Брак распался через шесть лет.

— Он изначально был обречен. Дочка родилась с синдромом Дауна. Вторым мужем Таньки стал поп. Уехала с ним в Норильск. Теперь она матушка, ходит в платочке.

— На похоронах Шестернева была?

— Я не видел. Алик, пока играл, не особо нарушал режим. Развязал на тренерской. Со временем в ЦСКА на него махнули рукой. Пьет, чего с него взять…

— А семья?

— В последние годы жил с женщиной, которая работала в баре гостиницы «Националь». Приходил к ней, вместе квасили. Начались проблемы с печенью, поджелудочной. Сильно располнел. Чтоб как-то отвлечь Алика, брали его в ветеранские поездки. Там не просыхал. На столе бутылка водки. Протягивает граненый стакан: «Наливай! Полный!» Рядом ставил второй. Залпом выпивал оба!

— После этого терял сознание?

— Нет! Общался как ни в чем не бывало. Алик никогда не пьянел. Мог выпить сколько угодно. От этого и умер в 53.

— Численко он пережил на полтора месяца.

— Тоже несчастная судьба. Семейная жизнь не сложилась, сын погиб…

— Как?

— Машина сбила. Когда он родился, у Число в «Динамо» уже были нелады с Бесковым. Я спросил: «Сына-то как назвал?» Игорь усмехнулся: «Как-как… Константин Иваныч!»

— Жен у Численко было несколько.

— Одна из них — дочь киноактрисы Зои Федоровой, Вика. Красавица! Но долго не вынесла. Игорек же без тормозов. Помню, расположились у него компанией. Заходит Вика. В крик: «Опять бардак! Пьянка! Бабы!» Число молча вытолкал ее за дверь. Вскоре развелись.

Жил он в однокомнатной квартире на «Динамо». Из какой-то зарубежной поездки привез гигантский фужер. Как ваза. Вливал в него три бутылки шампанского, по бутылке коньяка и водки.

— Боже. Зачем?

— Коктейль! Число любил такие фокусы. Крышу уносило моментально. С первого глотка. Только вдыхаешь пары — и накрывает. Поэтому дома сплошная круговерть. Кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то спит вповалку… Незадолго до смерти квартиру обчистили, украли все медали. Для Игоря это стало потрясением.

— За ветеранов играл?

— Приглашали. Хотя он был уже абсолютно раскоординированный. Будто на шарнирах. Как и Воронин в последние годы. Красавец — но после аварии не узнать, лицо одутловатое. Когда на «Волге» врезался в кран, получил страшный удар в челюсть от руля, который вышел через крышу. А Валеру отбросило на заднее сиденье. Это и спасло.

— Он же заснул за рулем?

— Да, утром возвращался домой от какой-то девицы. Сморило. Валерка был загульный, крепко поддавал. Богемный образ жизни, куча красивых девушек вокруг. Мне врезалась в память актриса из Театра оперетты. Ольга, совсем молоденькая, бегала за ним.

— А жена Валентина из ансамбля «Березка»?

— После развода покатилась по наклонной. Стала валютной проституткой. «Подсадной». Работала с иностранцами.

— Как вы избежали участи Шестернева, Численко, Воронина?

— Если выпью, я засыпаю. Кого-то на подвиги тянет, а у меня одно желание — поскорее бы придавить подушку. Хотя не аскет. Вот еще случай вспомнил. Отыграли со сборной в Швейцарии. Ужин. Морозов распорядился, чтоб на столе — никакого алкоголя. Спрашивают: «Кому первое?» Помимо меня руки подняли человек восемь. Воронин пошел на кухню и договорился, чтоб вместо супа нам разлили водку.

— Куда?

— По тарелкам. Повара и официанты обалдели. Но принесли — и мы ложками в прикуску с хлебушком быстренько все вылакали. Естественно, тут же развезло. Морозов в шоке. Вроде не пили, а полкоманды еле на ногах стоит.

БЕСКОВ

— Это же вы с Бобровым после ЧМ-1966 уговаривали Банишевского перейти в ЦСКА?

— Я и в Англии сказал Толе: «Давай к нам». Он был не против. В конце сезона Бобров отправился к нему лично побеседовать. На всякий случай меня с собой захватил. Но за эти несколько месяцев Банишевского в Баку успели обработать. Женили на высокопоставленной особе, дали квартиру, загородный дом. Мы приехали, увидели это и поняли, что ничего не выйдет. Толя уже сам не рвался: «Я здесь повязан, никуда не отпустят».

— Правда, что Бобров пользовался фантастическим успехом у дам?

— О, да! Слетались, как пчелы на мед. В ветеранских поездках постоянно был окружен женским вниманием. Для меня это загадка. Бобров не пытался понравиться девушкам. Не всегда трезвый, говорил с ними грубовато, с матерком. Что их привлекало?

— В ЦСКА вы играли с Бубукиным, главным юмористом советского футбола.

— У Бескова он продержался сезон и вернулся в «Локомотив». Константин Иванович хохмачей не переносил. А Бубукин чудил будь здоров. Едем в автобусе на игру. Тишина, каменные лица — всё, как любит Бесков. Лишь жужжание осы слышно. Села на Бубуку, тот смахнул — и прямиком в глаз массажисту Паше Мысину. Ужалила, на лице фонарь. Команда хохочет, Бесков в ярости, сжал кулак: «Ну, Бубука!»

Или сбор в Сухуми. Вечерняя тренировка. Он с Герой Апухтиным спорит на стакан компота. Бескову говорят: «Мы по воротикам побьем». С ними оставался Васька Иванов, третий вратарь. Упражнение называлось «Суши ручонки». Погода кошмарная, дождь, слякоть. На линию штрафной ставили мяч, специально накладывали на него побольше грязи — и лупили в руки Ваське. Тот мокрый, чумазый. Но делалось все это для отвода глаз. Главная идея была в другом.

— ???

— В полусотне метров от ворот, за беговой дорожкой, административный корпус. На втором этаже кабинет директора стадиона. Звали его Гиви, целыми днями просиживал у окошка. Вечером закрывал, уходил домой.

И вот Бубука с Апухтиным заключали пари — кто с линии штрафной расколотит мячом окно второго этажа. Расстояние — метров семьдесят. Но попадали и разбивали регулярно! А тут Гиви вдруг никуда не ушел. Захлопнув окно, остался в кабинете. После очередной попытки кто-то точен — стекло вдребезги, рама вылетает. И высовывается Гиви в огромной кепке, орет: «Я буду жаловаться Константину Ивановичу!»

Бесков, кстати, тоже интересные упражнения придумывал. Заканчивается тренировка. Берет стул, усаживается в центре поля — и каждый должен метров с 25 навесным ударом пробить так, чтоб мяч лег ему аккурат под подошву. Только после этого идешь ужинать.

— Неужели даже защитники били без промаха?

— Конечно! Кому охота остаться без ужина? Техника удара отработана. Сомневаюсь, что сегодня в чемпионате России многие справятся с этим заданием. Уровень измельчал. Нет крайних защитников, способных поддержать атаку. Мариу Фернандес и Щенников еще ничего. А Смольников — уже не то.

— Почему?

— Медленно соображает, плохо с мячом работает. В наше время в классе Б не играл бы.

РЕСТОРАН

— У вас же был ресторан на территории ЦСКА?

— Да. Смородская меня не трогала. Вот сменивший ее начальник ЦСКА заартачился: «У нас проверки, не знаю, что говорить…» Ну, закрыл. И что? Помещение до сих пор пустует. Всё разломали — следить-то некому. Но, может, по новой возьмусь.

— В бизнес нынче входить легче, чем прежде?

— Гораздо меньше документов надо оформлять. Я-то два года собирал! Чуть с ума не сошел. Все цеплялись — санэпидстанция, БТИ, милиция, пожарные…

Как открылся — еще чаще стали приходить. Всех угощай. Прошу: «Напишите, что нужно сделать». — «Ишь, какой хитрый! А что мы тогда проверять будем?»

— Главные подводные камни ресторанного бизнеса?

— Следить за персоналом.

— Воруют?

— Жуткое дело! Бармен приносит пару бутылок своего виски и разливает. Про мои говорит: «А не покупают!» И как проверишь? Директора на воровстве поймал. Тот два года у меня отработал — построил кооператив.

— Бандиты вас трясли?

— Регулярно. Но я звонил другу — Алику Тохтахунову: «Снова пришли». — «Стрелку» назначай…". Обычно после этого с извинениями являлись: «Что ж ты раньше не сказал, что за тобой Тайванчик?»

— Сколько требовали?

— В 90-х — тысячу долларов в месяц. Солидные деньги. Рядом были борцы из ЦСКА — всегда могли защитить. Пока однажды сами не нагрянули. Все — кавказцы: «Это территория ЦСКА, плати». — «Ребята, я заслуженный мастер спорта». — «Да здесь все — заслюжиные…»

— Искали защиты у того же друга?

— Ага. Хотя мог бы пойти к тренеру, сказать — твои, мол, занимаются поборами.

— Когда-нибудь было страшно?

— Звонит директор: «У нас мужик с ружьем. Грозится всех убить». Бегу туда. Вижу — иноземец. Земляк Шахруди Дадаханова, тогдашнего хозяина футбольного ЦСКА. К Шаху и отправился: «Явился какой-то черт. По-моему, твоего сословия». — «Присылай ко мне…»

— Что тот требовал?

— Денег. Чего ж еще? Официанток перепугал. Захожу я: «Тебя Шах вызывает». — «Ты его знаешь?!» Ружье убрал, исчез.

— Если б не было у вас таких приятелей — не вытянули бы бизнес?

— Нет, конечно. Обложили бы со всех сторон.

— Как с Тохтахуновым познакомились?

— Он играл за дубль ЦСКА, шустрый полузащитничек. Позже стал администратором клуба. Но был картежником, вечно уезжал куда-то. Это после мы узнали, что считался одним из сильнейших в СССР по картежным делам.

— Вы же не только в ресторанный бизнес пытались войти.

— В начале 90-х взял в кредит 15 тысяч долларов, закупил спортивную обувь. Часть повез в Пермь продавать, а там свои бандюки. Все отобрали, голым вернулся. Дома, в Москве, плакал!

— От обиды?

— От бессилия. 8 тысяч долларов чистого долга. Пришлось «Волгу» продать, которую из Венгрии привез.

А потом приятель отдал морской контейнер. Нашел установку, чтоб сосиски разогревала. Открыл палатку. Народ в очереди стоял!

— Деньги пошли?

— Сразу норковую шубу жене купил. Начальником ЦСКА был Барановский. Вызывает: «Алексеич, как не стыдно? Работаешь в какой-то палатке. Вот тебе местечко, ресторан открывай…»

— Коммерческая жилка у вас с юности?

— Да вообще не было. Все футболисты из-за границы что-то на себе тащили — а мы, москвичи, стеснялись. Не умели перепродавать. Из Венгрии привез три ковра — но не нашел, кому сбыть. Так и провалялись.

А Витя Гетманов из ростовского СКА в Чили купил сто мохеровых шарфов по доллару. За турне платили каждому по 500 долларов, еще 400 оставалось. Шарфы здоровенные, пушистые!

— Чемодан раздуло?

— Еле застегнул. В Союзе сдает их по 80 рублей. Барыш — 8 тысяч. Как раз машина. Киевляне промышляли магнитными браслетами от давления, почему-то у них хорошо шло. Но чемпионами были грузины. Брали обувь, рубашки — по паре всех видов. Отдавали в подпольные цеха как образец, те шили такие же.

— В Венгрии вы же не по спортивной части служили?

— В моем подчинении было шесть тысяч прапорщиков!

— Сочувствуем. Ворье похлеще поваров?

— Не то слово! Была статья 50-я — «Дискредитация воинского звания». По ней столько уволил, что генерал мне претензии предъявлял. А эти прапорщики приноровились в подземную емкость для заправки танков бросать блямбочку из металла. Ее и не заметишь, а вымещает наверх много. Эти литры можно слить. Продать. Замеряешь — вроде бензина в бочке доверху. Но однажды танки нечем заправлять стало.

До этого я трудился в военной академии иностранных языков. Серые будни. Затем спорткомитет министерства обороны. Бумажная работа. Восемь пустых лет. Единственная отдушина — поездки в выходные с ветеранами.

— Самая памятная?

— Узбекистан. Банкет, вокруг аксакалы с бородами. Выпивают, плов кушают руками. Потом этими же руками сапоги вытирают. Говорят Боброву: «Сева, давай и завтра матч сыграем?» — «Народ не придет» — «Но мы-то будем…»

— Сыграли?

— Да. Одни аксакалы на трибуне сидели. Главное, по 50 рублей нам заплатили. На БАМ ездили, в Тынде играли. Кибитки осматривали, в которых строители жили. Сальников накупил там пыжиковых шапок штук пятьдесят.

В Молдавии комсомольцы очень радушно принимали. Десять матчей за девять дней, — но еще и девять банкетов! В раздевалку после матчей приносили ведра «Негру де Пуркарь» прямо с завода. Чашкой зачерпывали вместо воды. Так Афонин вышел на балкон — и вниз, со второго этажа. Запястье сломал. Жизнь была разгульная, что и говорить.

ТРЕТЬЯК

— С женой познакомились на свадьбе Шестернева?

— Да. Ирина — тоже фигуристка, выступала в цирке на льду. В 1969-м расписались. 45 лет были вместе. Умерла в этом году.

— Болела?

— Да. Густая кровь. Из-за этого происходит закупорка вен, образуются тромбы. У нас лечить отказались. В институте гематологии заявили: «Дорогая, с подобным заболеванием долго не живут». Нашли клинику во Фрайбурге. Последние пять лет по полгода проводили там. Как ей плохо, на самолет — и в Германию. Почти все сбережения ушли.

Снимали жилье рядом с больницей. Лежать там постоянно не было необходимости. Ирине делали процедуры — и отпускали. После капельницы становилось лучше, силы возвращались, порхает: «Пошли в кафе, магазин…» Но утром опять никакая. Медленно угасала. Вел ее профессор Блюм, с которым общались по-английски. Выяснилось, что в 1966-м он был в Англии на полуфинале СССР — ФРГ. К нам относился с теплотой. Фактически подарил ей пять лет жизни. Сделал все, что мог.

— Внуки есть?

— Нет. Сыну 43 года, в молодости был женат, развелся. С тех пор холостяк. Давай, говорю, порадуй внуками. Но Максим не торопится. Живет в свое удовольствие.

— Что вас от одиночества спасет?

— Дома не сижу. В теннис играю. Раз в неделю участвую в заседаниях КДК.

— Не бесплатно?

— Сто тысяч рублей в год. Вхожу еще в президиум совета ветеранов ЦСКА. Вчера приходил знакомиться новый начальник армейского клуба Михаил Барышев. Полковник, 36 лет.

— В Союзе в таком возрасте полковниками не становились.

— Это точно. Разве что Третьяк лихо продвигался. Хоккеисты всё выигрывали, поэтому каждый год у него — то звание, то орден. Уже не знали, куда вешать. В ЦСКА шутили: «Скоро Владик в полковничьей папахе на воротах будет». Чуть-чуть не дотянул — подполковником закончил. Как и я.

Александр КРУЖКОВ // Юрий ГОЛЫШАК

• источник: www.sport-express.ru
Оставить первый комментарий
Сейчас обсуждают