Разговор по пятницам: Анатолий Мышкин

С Мышкиным, легендарным баскетбольным Князем, говорить можно о чем угодно. Мелькнул невесть как в нашей беседе на мытищинской окраине Владимир Познер — Князь также мимоходом заметил:

— Мой знакомый.

— С Познером-то вас как жизнь свела? — поразились в сотый раз мы.

— Он спорт любит, я и на передачах у него был. Через Пашу, его брата, познакомились. С тем-то мы играли даже.

— Во что, Анатолий Дмитриевич?

— В баскетбол, конечно. Еще при советской власти. В МГУ был зал, где играл дипломатический корпус. В основном американцы и югославы, но брали и других. Вот и меня Паша Познер пригласил. И повторилась сцена из «Осеннего марафона».

— То есть?

— Разошлись в три часа ночи — а в полвосьмого Паша снова стоял у меня на пороге. На нем фирменный костюм, в руках — профессиональный мячик. «Ты готов?» — «Куда?!» — «Мы же вчера договорились…»

— Забавно. Так вот, Владимир Познер рассказывал, что больше всего на свете любит брать интервью, общаться с близкими и играть в теннис.

— А я больше всего на свете уважаю одиночество и тишину. Это для меня на первом месте.

— А на втором?

— Друзья, которых у меня мало. Никто из них к спорту не имеет отношения. Хотя прекрасно в нем разбираются. И, конечно, человек, которого я все-таки нашел, — нынешняя супруга.

— Какая по счету?

— Третья. Прожил с одной двадцать лет, с другой — тринадцать. С моим образом жизни не так-то просто найти человека, который будет хорошим другом. Сейчас мне повезло.

— Она многое прощает?

— Прощать не надо. Надо понимать.

— Моложе вас?

— На тридцать лет.

— Нормально. Как ухаживали?

— «Конфетно-шоколадного» периода у нас не было, если это вас интересует. Скажи мне кто-нибудь, что однажды женюсь на баскетболистке из собственной команды, — не поверил бы. Поставил бы миллион против одного.

— Где она играла?

— В курском «Динамо». Но пока я там тренировал, ничего не было. Зато когда вернулся домой, все закрутилось. Наташа сама меня нашла, приехала. Недавно повенчались.

— В Мытищах, возле дома?

— Нет. В двухстах метрах от моего фамильного дома на Урале была церковь староверов. Намоленное место. Вот там и венчались. Мама успела увидеть, она умерла в 89 лет.

— Помните, как встретились с Наташей первый раз?

— Меня представляли уже сформированной команде. Это интересный момент для меня — потому что чувствую людей. Дружу с музыкантами, они мне рассказывали: выходишь на сцену, перед тобой зал в полторы тысячи человек. Ты видишь разве что мониторы да первый ряд. Но достаточно выхватить взглядом одного особенного человека — и весь концерт будешь играть для него. Вот и я, пробегая глазами по строю из двадцати девчат, сразу вижу — кто есть кто.

— Какой была ваша будущая жена?

— Мне сказали — Наталья Ведля, лидер, капитан. И мне хватило взгляда, чтоб понять: вокруг этого игрока можно строить команду.

— Почему она закончила карьеру?

— Уж точно — не я настоял. Теперь вообще ни на чем не настаиваю, никакого контроля и критики с моей стороны. Как и запретов. Закончила из-за травм — болят колено и спина.

— Вы работаете на «НТВ плюс» и тренируете девчат в Тимирязевской академии?

— Совершенно верно.

— Почему в большом баскетболе как тренер сегодня не востребованы?

— У меня многое в жизни так: получил высшее образование — оно стало никому не нужно. Вступил в КПСС — партию закрыли. Денег скопил — реформа. До полковника дослужился, пенсия должна быть приличная — страна рухнула… А потом пошли чередой бездарные руководители. Которым требуются только удобные люди.

— Вы о ком?

— Например, о господине Чернове. До этого был господин Белов, с которым мы вроде дружили. Но почему-то они были категорически против того, чтобы Мышкин где-то работал.

— С Беловым-то в чем не сошлись?

— С ним сойтись никто не может. Такой человек — одиночка. Гомельский однажды заглянул в федерацию: «Какая-то она у вас черно-белая». Я сначала не понял, через секунду дошло: Белов — президент, Чернов — заместитель… Как я получил работу в академии у Татьяны Гомельской, последней жены Александра Яковлевича?

— Как?

— Случайно. Открывали школу на Алтуфьевском шоссе, сын Гомельского Саша говорит: «Можешь помочь Татьяне?» — «Конечно». И сделали мы из этой команды двукратных чемпионок Европы среди студентов.

— Переболели свою тренерскую невостребованность?

— Вот именно — переболел. А вот момент ухода из баскетбола был страшным. Меня просто выгнали. Пук — и свободен. Наутро оказался я в сапогах. И тут всплывает следующая фамилия — господин Селихов. Сразу скажу: для меня он никогда не был тренером и не будет. Уничтожил столько игроков. Вот я как тренер ни одной игровой карьеры не оборвал. Старался как-то сглаживать. А этот, Селихов, рубил…

— Так как вас «зарубили»?

— Пришел утром на тренировку, а мне говорят: «Ты не нужен». Указали на дверь — иди, разбирайся. С одной стороны, спасали погоны — но из армии тебя также легко могли выкинуть. Как выкинули Тихоненко.

— Но не вас?

— Я все-таки не прапорщик какой-то был — капитан. Но и это пережил. Гораздо обиднее, когда все выиграли с женской командой ЦСКА — и вдруг ее закрыли. Пришел в ЦСКА новый начальник-дуремар: «Зачем нам эти бабы? Нерентабельно!» (Александр Барановский. — Прим. «СЭ».)

— Пережили и отставку с поста главного тренера женской сборной…

— Причем завоевал путевку на чемпионат мира. А нынче занимают седьмое место — и Соколовского спрашивают: «Вы еще будете работать?» Он говорит: «Согласен…» Это ж надо придумать. Вы хоть один отчет его читали? Или доклад? Прежде были тренерские совещания — а сейчас как их собрать?

— Не собрать?

— 70 процентов тренеров — иностранцы. О чем они будут толковать? Все это учит переживать боль. Вы знаете, как у нас тренеров назначают?

— Как?

— Жене Пашутину ни с того ни с сего сообщили, что он — тренер сборной на универсиаде. Отвечает: «Ой, надо собраться, это так удивительно…» Тихоненко работал где-то с мужиками, Калманович ему говорит: «Давай женскую сборную возьмем?» — «Давай». Я Тихоненко встретил: «Валера, ты как согласился-то? Хоть понимаешь, куда идешь?!» — «Князь, разберемся…» Особенно смешно, что год назад в сборной снова возник Селихов. То ли вторым тренером, то ли третьим. Спрашиваю: «Каким образом, простите, он относится к женскому баскетболу?» — «А это специалист». — «Тогда почему же нигде не работает?»

— Пенсия у вас какая?

— 10 тысяч. Жалко, полковника мне в переходный период дали, как раз папахи отменили. Вручили каракулевую шапку. Еще благодарность есть от президента. Недавно хотел в ипотеку влезть. Пошел оформлять — а девочка мои документы в руках вертит: «Вы пенсионер. Может, какие-то награды имеются — чтоб кредит утвердили?» Да, говорю, ордена. И от Путина благодарность. Она охнула: «От Путина? С его подписью?! Несите скорее!»

— Принесли?

— Достал из-под стекла, притащил. Подпись поковыряла ногтем — вроде настоящая. В ксероксе прокатывает, а я ей говорю тихонечко: «У меня еще от Брежнева есть…» Отпрянула: «От Брежнева не надо!»

* * *

— Игроки вас обманывали?

— Меня обмануть сложно. Потому что сам был одним из самых главных обманщиков советского баскетбола. Гомельскому сказал: «Вы в книге написали одно, а было-то иначе» — «Как?!» — «Александр Яковлевич, мы все делали, чтоб вы не нервничали. И думали, что вас никому не провести».

— Расстроился?

— Вздохнул: «Ты мне книгу своими словами испортил. Не дай бог кому-то еще скажешь — порву».

— Ну и как вы обманывали?

— Да вот пример: играем на Мальорке. У меня там товарищ — хозяин модной по тем временам дискотеки. Отыграли турнир и завалились к нему. Все для нас бесплатно. Пришли в 11 вечера, вышли в полшестого утра. Автобус ждет в семь. Мы-то профессионалы, заранее знали, что можем зависнуть — сумки собрали с вечера. И вот солнце встает, бежим к гостинице…

— В каком составе?

— Еремин, Хомичюс, Сабонис и я. Забегаем на этаж, слышим — Гомельский идет нас будить. Напевает под нос. Что делать? Ныряем с Ереминым в номер — и под одеяло, будто спим. Прямо в одежде. Гомельский заходит: «Сынки, вставайте. Вещи пакуйте». Мы потягиваемся: «Да-да, пора…» Шагает дальше, — а рядом Сабас жил. Рост — два двадцать четыре. Под какое одеяло он заберется?

— Сюжет.

— Сабас заметался. Костюм снять не успевает, перегар — мы на дискотеке пивка попили. Так он забежал в туалет, включил воду. Стоит, зубы чистит. Гомельский на пороге — а Сабас щетку изо рта вынимает: «Я почти готов». Александр Яковлевич просветлел: «Молодец какой!» Позже в книге написал — Мышкина с Ереминым еле растрясешь, а юный Сабонис — ответственный.

— За какой трюк самому себе мысленно аплодировали?

— Мы с Ереминым были словно Карцев с Ильченко. Гомельский нас звал «Уральские самоцветы». Один случай мало кто знает. Возвращаемся ночью в Архангельское. Команда на автобусе, мы со Стасом на машине. Заехали на аэровокзал — взяли картонную бабу в пилотке с надписью «Приглашаем в полет».

— Зачем?

— Слушайте дальше. Разыграем толпу, думаем. Команда должна вот-вот из столовой пойти — а мы бабу поставили в коридоре, свет потушили. Сидим, ждем — кто первым увидит? Вдруг дверь открывается рывком — Гомельский нагрянул команду проверить! Он росточка маленького — и эта баба падает на него! Папа в крик — и прямым ходом в наш номер: «Где эти уральские мудо… ы?!» Был еще эпизод. Играли в старом дворце ЦСКА, и почему-то отдали нам раздевалку хоккейщиков. Приходим — их форма висит: Третьяк, Харламов, Петров, Цыганков… А на матче ждали министра обороны. Все напряжены, кроме меня. Оделись, пошли на площадку — я последний остался. Напялил вратарские трусы Третьяка на подтяжках, на голову его знаменитый шлем с решеткой. Иду на матч.

— Ну и ну.

— В коридоре народ от меня жмется по стенам — и тут впереди замечаю Гомельского. Как всегда у меня — руководство не вовремя. Глаза вытаращил, обложил шестиэтажным матом. Нет, даже восьмиэтажным.

— Черного юмора было много?

— Вот как раз черного много и было. Когда Наташа про такую шутку узнала, сказала: «Окажись я на месте этого парня, ушла бы из команды». Одного знаменитого баскетболиста разыграли: во Владивостоке он познакомился с девчонкой, пообщался чуть больше, чем стоило бы. Мы с Ереминым подговорили всю команду, начиная от массажистов, — сейчас начнем розыгрыш. Еремин своим каллиграфическим почерком написал письмо от имени этой девушки: «Дорогой Саша, я нашла мужчину мечты, твоя нежность меня покорила…» — и так далее. С завершением — «всегда твоя». Прослезиться можно. А парень с девчонками был скромнее, чем мы, — и такое признание его потрясло.

— Передали ему?

— Через массажиста. В аэропорту меня подозвал, протянул листок: «Читай, Князь». Я глянул: «Ну ты красавец! Вот это да — не то что мы…»

— Прекрасная история.

— Это не все. Прошло время. Месяцев через пять отправились мы с Ереминым к знакомым на почту, набрали обрезков от телеграмм — состряпали свою: «Дорогой Саша у нас будет ребенок прилетаю рейсом Владивостока встречай не могу забыть нашу встречу тогда». Какой-то штемпель бухнули. Администратор всякий вечер пачками приносил письма в команду. Берешь стопку домой, читаешь — от глупостей до любви. И вот раздает очередные письма: «Тебе, тебе… О, тебе!» Тот смотрит, бледнеет. Жена у него была такая — могла кулаком ударить, как дубиной. «Братцы, что делать?» Мы утешали: «Да не тушуйся. Здесь разведешься, там женишься…»

— Чем кончилось?

— Лишь месяц спустя правду сказали. Так у него слезы потекли.

— Жестче бывало?

— У одного нашего игрока на безобидную таблетку была аллергическая реакция, причем опухало единственное место — детородный орган. Мы доктора отвлекали, таблетку подсовывали. Парень выходит на тренировку — а трусы-то у нас были короткие, рельеф видно. Чтоб опухоль спала — надо крепко перебинтовать. И как с эдакой штукой на конце бегать?

— Вы, даже став тренером, запросто могли разыграть игрока.

— Да. В женском ЦСКА работал массажист Толя Золотов. И вот, делает он девчонке массаж. Та лежит на животике, глаза прикрыты. Со спины тихонько заходишь, Золотова отодвигаешь и повторяешь его движения — но больнее. Когда начинаешь выкручивать сустав, девушка вскрикивает: «Толя, ты обалдел?» Тут сбоку появляется Золотов: «Это не я». Она поворачивается и видит Толю, но другого. Пауза. И хохот.

* * *

— А над вами издевались?

— Конечно. Анатолий Владимирович Тарасов. Я простыл, не тренировался, а Тарасов по Архангельскому шел. «Что это Князь не работает? Дай-ка мне его, Саша…» Гомельский кивнул — забирай. Начал Тарасов с бани — там мне лекцию прочитал: «Каждый час, потерянный для спорта, — потерянный для жизни. Это ж ЦСКА!» На следующий день я к Гомельскому прибежал — лучше у вас буду тренироваться больным.

— Тарасов устраивал при своей команде женсовет. А Гомельский?

— Гомельский наших жен собирал — и воспитывал. «Он у тебя лучший, только ты меня понимаешь…» Так потом жены садились за нашу скамейку и голосили: «Вася, не давай ему пас, ты сам лучший!» Если думаете, что в жизни мы братались, семьями дружили — забудьте.

— Надо же.

— Когда всех хоккеистов, волейболистов, гандболистов ЦСКА заселили в один дом на Фестивальной, через полгода оттуда все разбежались. Вы не представляете, что началось. Цивилизованная общага. Так забродило, жен начали друг у друга уводить. Да еще руководство в том же доме жило.

— И вы?

— Нет. Я с 1976-го в Москве — и сразу получил квартиру, из которой выехал Гена Цыганков.

— С Харламовым вы дружили, кажется.

— И одним из первых узнал о его гибели. Я как раз дежурил по ЦСКА. Помогал на похоронах.

— Золотухин писал в дневниках: «На похоронах Высоцкого я был ответственным за крышку гроба».

— Вот я как раз хотел сказать — они неуловимо похожи с Высоцким. Владимира Семеновича я тоже знал. Бывал у него даже на репетициях. В ЦСКА играл Женя Коваленко, его жена работала бухгалтером в театре на Таганке. Через нее мы и доставали билеты… А Харламов — думаете, он всем нравился при жизни? Все его любили? Ничего подобного. Это после смерти стал великим. А рядом и с ним, и со мной были такие же великие. Я сейчас у девчонок каждую тренировку начинаю с «баек».

— В смысле?

— Называю им фамилии — и они начинают понимать, кто такой Едешко, Жармухамедов. Узнают, что Беловых двое.

— Как у Жармухамедова пистолет изъяли на таможне?

— Было дело в 1973-м. Может, подбросили. Не дурак же он — через границу пистолет тащить. Если уж меня за журнал за год сделали невыездным — то, что про оружие говорить.

— Журнал порнографического характера?

— Ага, «порнографического». Тогда за кассету с «Крестным отцом» в тюрьму сажали. За «Плейбой». Мы летели из Бразилии, я в самолете прихватил бесплатный журнал. Это высший класс было — дома на столике иностранный журнал, жвачка, «Мальборо» и какой-нибудь западный напиток в баре. Как Жванецкий говорит: «На трамвае прокатил, и она твоя». На таможне ко мне подходят: «Что за печатная продукция?» Развернули — там фотография на весь лист. Бородатый мужик, ручками лицо подпер, задумчивый. Не из-за него же брал — из-за красивых машин. Но на год попал из-за бородатого.

— Кто оказался?

— Солженицын. Я «Архипелаг ГУЛАГ» в самиздате читал, но автора в лицо не знал. Месяц спустя по Союзу слух пошел — Мышкин несколько томов Солженицына вез.

— Самиздатом баловались?

— Помню, дали мне в красной корочке альбом для рисования — а под корочкой «Мастер и Маргарита». С первого раза я вообще ничего не понял. Еще музыку слушал запрещенную.

— Что именно?

— Да почти все, начиная с тяжелого рока. Я из поездок всегда привозил пластинки. При этом, когда речь шла о знаменитом итальянском саксофонисте Фаусто Папетти, приходилось на хитрость идти.

— Почему?

— На каждой обложке его нового альбома непременно присутствовала обнаженная девица в обнимку с саксофоном. На таможне обложку отбирали. Тогда мы начали вытаскивать пластинку, убирать в обычный конверт, а обложку выкидывали. Зачем отдавать таможеннику, который потом дома прибьет ее над кроватью и будет разглядывать перед сном? Когда прилетали в Штаты, у меня было две цели — купить джинсы и побывать на концерте. В 1976-м я впервые услышал там живьем Карлоса Сантану. Для меня это стало потрясением. Затем попал на концерт джазовой группы «Кровь, пот и слезы». Недавно они выступали в Москве. Народ от них до сих пор рыдает. А в Новом Орлеане забрел в кабачок, где играли джаз. Я всю ночь просидел. Колоссальное удовольствие.

— Любите джаз?

— И джаз, и блюз. И все же особенные для меня — «Песняры». Главная моя страсть. У меня есть не только все их альбомы, но и саундтреки, которые никуда не вошли. Я дружил с Владимиром Георгиевичем Мулявиным, царство ему небесное. А с остальными по сей день общаюсь.

— Мулявин на машине разбился?

— На трассе в Пинске. Версий много — а что случилось на самом деле, никто не знает. У него много было семейных трагедий в последние годы. И, самое печальное, творческий застой… «Песняры» для меня — больше, чем музыка. Это — образ жизни. Я многому у них научился.

— Например?

— Понял, что, если буду на площадке серой мышью, это никому не интересно. Вышел к публике — забудь слова «устал», «не хочу». Ты обязан нести людям радость. Играй! Твори! На разрыв аорты! Посмотрите на лица сегодняшних баскетболистов. Миллионщики, а идут на площадку тупо отрабатывать контракт — с такими лицами, словно их к станку поставили. Меня вот попрекали: Мышкин — клоун, шоумен. Да это же самое сложное. Ведь надо не просто взять с улыбкой мяч, но и забить. Мулявину часто говорили: «Опуститесь до уровня зрителя. Напишите еще одну „Вологду“. Тот отвечал: „Наоборот, это я должен работать так, чтобы поднять зрителя до нашего уровня“.

— А что „Вологда“? Людям нравится.

— Вот и ребята сокрушаются, что на всех концертах из зала голосят: „Вологду“ давай!» Хотя нет у «Песняров» дурнее песни. Она стала очень популярной — но почему ребята сами-то отказываются ее исполнять? Говорят — не наш уровень.

— Научились из интернета музыку скачивать?

— Нет. Мне неинтересно, я люблю живые концерты. Давно обратил внимание — одна и та же песня там звучит по-разному. Это же не диск, который вставил и гоняй туда-сюда. У меня есть пять-шесть вариантов самых известных мелодий «Песняров», и все они отличаются друг друга.

— Сами сочиняли стихи?

— Стихи — громко сказано. Так, писал что-то для себя. Это в те времена, когда русские слова пытались переложить на музыку «Битлз». По-английски же нельзя было петь. Вот садились — и придумывали. Легендарную «Back in USSR» кто-то перевел: «О, как я счастлив, ребята, я снова в СССР…»

— Когда последний раз держали в руках гитару?

— Держать-то что угодно можно. Я занимался в музыкальной школе по классу баяна и гитары. Но играть перестал, как в мою жизнь всерьез вошел баскетбол. Чувствительность пальцев уже не та. Разве что побренчать могу. А недавно в доме у родителей разбирал шифоньер, наткнулся на батин аккордеон и два своих баяна. Меха слиплись — но жене пару аккордов исполнил. Однажды про меня кто-то написал в газете: «В свободное время Мышкин вечерами музицирует на гитаре». Я долго смеялся. Есть, кстати, занятная история на эту тему.

— Рассказывайте.

— Приехал с «Арсеналом» на игру в Питер. А у меня там полно знакомых музыкантов и художников, многие с «Митьками» связаны. Один из них, Сашка, после матча проник на пресс-конференцию. И в конце с абсолютно серьезным выражением лица задал вопрос: «Анатолий Дмитриевич, правда, что в свободное от работы время вы играете на саксофоне в подземном переходе?» Зал притих, все уставились на меня. Я, еле сдерживая смех, выдавил: «На вопросы не о баскетболе не отвечаю». Тем же вечером с Сашей отправились в джазовый клуб. Музыканты еще настраивали аппаратуру. Саня меня им представил, стоим, болтаем. Неожиданно замечаю за столиком двух местных журналистов, которые были на той пресс-конференции. Решил их разыграть. Сказал музыкантам, те подхватили.

— Что придумали?

— Взял у одного саксофон. Шагнул на сцену, повернулся к ним и сделал вид, будто собираемся репетировать: «Так, микрофон поправили, звук настроили. Работаем со второй ноты. Получается? Отлично…» А сам посматриваю на корреспондентов. Они переглянулись: «Гляди-ка, точно — Мышкин играет». На следующий день расписали в газете о моих опытах с саксофоном. Так рождаются легенды.

— Давно у вас сережка в ухе?

— Подарок Наташи. Спросила как-то: «Слабо ухо под сережку проколоть?» Нет проблем. Купила сережку. Я зашел в салон, через десять минут вышел с ней в ухе. Народ увидел — задумался: что с Мышкиным? Я сразу вспомнил свои красные кеды, которые тишину в зале вызывали. А как привыкли, я ба-бах — «химию» на башке сделал…

* * *

— Когда заезжаете на Ваганьково к Гомельскому, о чем вспоминаете?

— Разговор с ним незадолго до смерти. Гомельский спросил: «Князь, что для тебя за эти годы было самым негативным в нашей работе?» Я сказал честно: «Бездарно потерянное время из-за вас, Александр Яковлевич. Зачем мы бегали кроссы по 30 километров, какие-то бревна таскали? Лучше б вместо этого развивали технику. Тогда бы смог подняться совершенно на другой уровень». Когда в Америке сыграл против Мэджика Джонсона, Ларри Берда, Билла Рассела, осознал, как мало умею в баскетболе: «Я — ноль! Чтоб приблизиться к этим глыбам, нужно еще столько пахать!» А сейчас Мозгов после первого сезона в Америке приезжает и говорит в интервью, мол, НБА — ничего особенного. Молодой, не все понимает.

— Что же вам Гомельский ответил?

— Согласился. И добавил: «Прости. Но ведь ты выжил. А многие не выдержали нагрузки и ушли из ЦСКА». Знаете, у меня такое чувство, что с Гомельским не расстаюсь до сих пор. Что он где-то рядом. День похорон не забуду никогда. Прощание было в ЦСКА. Я притормозил у метро «Динамо» купить цветы. Продавец, наверное, узнал меня — и все понял. Не говоря ни слова, протянул букет красных гвоздик. Когда я полез за кошельком, сказал: «Денег не надо». Гроб стоял в зале. У входа творилось невообразимое. Толпа милиционеров, кто-то кричит: «Давай быстрее, вот-вот Лужков приедет!» Внезапно меня кто-то хватает за рукав: «Подождите. Сначала к гробу идут олимпийские чемпионы, следом — чемпионы мира».

— А вы?

— Больше усилий стоило удержаться. Сказал сквозь зубы: «Я не к тебе приехал». И пошел к Папе. Остановить меня никто не посмел. Попрощался и ушел. Ни на кладбище, ни на поминках меня не было.

— В сборной вы застали олимпийского чемпиона Мюнхена Модестаса Паулаускаса, о котором Сергей Белов в своей книге отзывается так: «Мне всегда претила его манера общения с молодежью — злая, грубая, некрасивая…» Испытали это на себе?

— С молодыми тогда не церемонились. Модя на них орал, тот же Белов говорил Милосердову: «Ты — стенка. Я тебе пас дал, ты мне обратно». У Паулаускаса для молодых не было ни имен, ни фамилий. Обращался просто: «Эй, молодой, иди сюда. Молодой, пошел вон…» Чемоданы заставлял таскать.

— Что было бы, если б вы его послали?

— Мигом вылетел бы из сборной.

— Даже если тренер оказался на вашей стороне?

— В то время тренер не мог быть на стороне молодых. Он всегда был за «стариков».

— За вас потом тоже кто-то чемоданы таскал?

— Нет. Постепенно эти традиции начали отмирать. Хотя в некоторых лично я ничего плохого не видел. Допустим, перед первым официальным матчем за сборную новичок должен был завязать капитану шнурки. Нам с Юрой Павловым сказали — и мы спокойно зашнуровали Паулаускасу кроссовки. Но позже молодые воспринимали это как унижение. А мне кажется — забавно.

— Еще Белов описывает в книге подготовку к Олимпиаде-80: «После того как стало ясно, что американцы не приедут, в сборной началось такое, чего не видел никогда. Постоянное пьянство, халатное отношение к тренировкам, дележ государственных денег, квартир и машин — будто уже все выиграли». Не преувеличивает?

— Я не читал его книгу. Если Белов так пишет — пусть останется на его совести. Получается, все в дерьме, а он в белом костюме? Между прочим, сам-то Серега, пока вся команда вкалывала на тренировках, мотался на репетиции церемонии открытия, факел носил. Да, мы все немножко расслабились, напороли. Но сплошное пьянство — это бред. Между прочим, в 1981-м мы поехали на чемпионат Европы и вынесли под двадцатник всех, включая югославов, которым проиграли в Москве. А в 1982-м стали чемпионами мира. Белов — великий игрок, с этим никто не спорит. Но как человек… После ухода из сборной Паулаускаса я делил с Серегой один номер, мы общались с утра до вечера. Пока в какой-то момент он не сказал: «Пошел ты на…»

— За что?

— Ни за что. Это — Белов.

— Победу на чемпионате мира-82 Белостенный и Ткаченко отметили водкой из ведерка для льда. У вас был опыт экзотической тары?

— Ох, ребята, из чего я только не пил! Шампанское — из ведра, из женской туфельки, самогонку — из алюминиевой кружки в гараже. Я не пай-мальчик. Но не думайте, что наше поколение все время керосинило. Поверьте, мы всегда знали — за что, когда и с кем. Иначе ни черта не добились бы в спорте.

* * *

— Игроки ЦСКА 80-х вспоминают, как в Тбилиси с трибун летели бутылки и газовые конфорки, автобус забрасывали камнями. В вас ни разу не попали?

— Бог миловал. В Тбилиси и Ереване болельщики нас готовы были растерзать. В Каунасе — то же самое. Там отчего-то врагом номер один был именно я. Даже не знаю, почему фанаты «Жальгириса» взъелись.

— Может, после того, как вы, уезжая из Каунаса, золотые медали повесили на штору в купе?

— Это 1983-й. Дома в первом матче финала мы проиграли «Жальгирису», а на выезде дважды победили и стали чемпионами. С нами ездил начальник отдела ЦСКА подполковник Стародубцев. В поезде по дороге в Каунас он ляпнул: «Если выиграете оба матча — присвоим тебе майора». И вот, заканчивается вторая игра, я последним выхожу из раздевалки и вижу шинель Стародубцева.

— Забыл на радостях?

— Да. А мужик он высокий, коренастый — шинель мне как раз впору. Надел ее — и потопал в таком виде к автобусу.

— Имели успех?

— Еще бы! Ребята обомлели: «Уже присвоили?» А в поезде мы собрали медали, повесили на шторку и стали помахивать на глазах болельщиков. Те в ярости начали раскачивать вагон. Если б поезд вскоре не тронулся, не представляю, чем бы все кончилось. Но мы в панике: «В Вильнюсе час стоять — там точно фанаты кирпичами забросают». А Володе Ткаченко надо выходить.

— Зачем?

— У него дела были в Киеве — вот и решил добираться туда самолетом из Вильнюса. Но за Тканю мы не тревожились — человек с ростом два двадцать уж как-нибудь отмахнется. Подъезжаем на первый путь — стоит народ с плакатами: «ЦСКА — молодцы! ЦСКА — чемпион!» Ничего понять не можем.

— Кто такие?

— Оказалось, болельщики «Статибы». «Жальгирис» они ненавидели. Тканя вышел к ним как герой нации. Его бесплатно усадили в такси, кавалькадой проводили в аэропорт. Там напоили, накормили — и погрузили в самолет… Вот, где мне было по-настоящему жутко, так это в Перу.

— Что стряслось?

— Когда проводили турне по Южной Америке, наши дипломаты попросили сыграть товарищеский матч в какой-то горной деревушке. Правда, не предупредили, что советских там недолюбливают. Приезжаем. Маленький зал, напоминающий ангар, бетонный пол. Местная команда, где все на голову ниже нас. А по периметру через каждые два метра автоматчики. Оружие направлено на зрителей. Когда завершился матч, зашли в автобус — и тут в нас полетела куча камней. Все залегли на пол, а водитель дал по газам.

— На Олимпиаде в Монреале вы играли с Владимиром Арзамасковым. По слухам, из-за него время спустя Александр Белов на таможне с иконами погорел.

— Темная история. Такая же, как и смерть самого Арзамаскова. По одной версии, он вскрыл себе вены и выбросился из окна гостиницы. По другой — уголовники, с которыми связался, имитировали самоубийство. В те годы вокруг ленинградского «Спартака» крутились сомнительные товарищи. Начали с фарцовки, а потом понеслось — иконы, драгоценности, валюта. Но ни в ЦСКА, ни в сборной такими вещами не занимались. Шмонали-то на таможне будь здоров. Помню, возвращаемся с победного чемпионата мира. Оркестр встречает, а в Шереметьеве начинается тотальная проверка багажа. Перерыли все вверх дном. Мы грустно шутили: «С чего начинается Родина? С проверки твоего багажа…»

— Как вас сняли с самолета и ночью устроили допрос?

— Должны были играть с «Маккаби». Один человек накатал «телегу»: дескать, Мышкин собирается остаться за границей. Я знаю, кто это написал, — мне потом показали бумагу.

— Фамилию назовете?

— Нет. Но это не игрок.

— Тогда хотя бы объясните, зачем ему это понадобилось?

— Для чего раньше это делали? Выслужиться, оправдать собственные ошибки или просто прикрыть свою задницу. А в глаза смотрит — улыбается. Меня сняли с трапа, отвезли в ЦСКА к особистам. Полночи мурыжили. Но потом разобрались, что все туфта. Я никогда не хотел остаться за границей. Даже когда в НБА предлагали контракт на 450 тысяч долларов, мысли не мелькнуло. Так воспитан.

— Вы хоть раз кому-то мстили?

— Год назад была попытка. Но пошел в церковь, исповедался — и простил. То ли старею, то ли мудрею.

— Это в Мытищах вашу квартиру как-то обчистили?

— Да. Рядом были две квартиры — бывшей жены и моя. Из квартиры супруги вытащили золото и деньги, а у меня лишь дверь расковыряли. Деревня-то маленькая, все меня знают. Я через серьезных людей передал тем, кто грабил: «За что?»

— Нашли?

— Разумеется. По башке надавали. Люди думают — если спортсмен, то богатый. На днях гаишник остановил за какую-то мелочевку. Рядом с правами у меня бумажка лежала в 5 тысяч рублей. Оправдываюсь: «Баскетбол, ЦСКА…» Он говорит: «Ах, ЦСКА? Тогда вот этого хватит». И берет деньги. Я опешил: «Стоп! Мне 56 лет!» Он задумался на секунду: «Извини. Я думал, ты из нынешнего ЦСКА…» Вот так же и с квартирой.

— Вернули вам украденное?

— В этот раз нет. У меня другой был случай. Как-то выхожу из подъезда — а у моей «Нивы» брызговичок разбит. Ни магнитофона, ни колонок. Расстроился. Потом обернулся — а на заднем сиденье все лежит, аккуратненько сложено. Оборванные провода, магнитофон, все до единой гаечки. Воришки, как я понял, начали вещи из бардачка вытаскивать, а там пропуск лежал в ЦСКА с моей фамилией. Сверху — блок «Мальборо». Так они оторвали корочку и написали: «Князь, извини». Положили сверху.

— Любит вас народ.

— Я подумал — счастье, не спартаковцы вскрывали, а наши люди. Западло стало у Мышкина брать.

— В какой машине было особенно удобно с вашим ростом?

— Сейчас у меня «Ситроен С5». Мне нравится. Я на разных машинах ездил — и на джипах, и на «мерседесах», и на «копейке».

— В «копейку"-то как помещались?

— У меня был маленький руль. Рычаг переключателя скоростей спиливал, накручивал набалдашник — и вперед.

— А шрам на руке у вас откуда?

— Ножиком полоснули.

— За что?

— В Мытищах сцепился на улице с парнем. Слово за слово, вижу — нож мелькнул. Замахнулся — и выбил его рукой. Пришлось потом человека помять немножко, милиция приехала. Не думаю, что он меня собирался зарезать — скорее пугал. Хотя в 90-х все могло быть.

Юрий ГОЛЫШАК, Александр КРУЖКОВ