… А по щекам текло красное и синее

В пятницу было о-го-го за тридцать. Но к субботе кто-то, в могуществе превосходящий даже гражданина Прядкина, над футболом сжалился. И пятничное пекло превратилось во что-то под названием "жить можно".

Жить - но не играть. Футболисты были скупы на слова. После такого матча ворочать языком не хотелось никому - почти всякий, кого в смешанной зоне пытались ухватить корреспонденты за рукав, морщились: "Ааа…"

И шли дальше. "Ааа" означало - не сейчас. Приходите завтра.

В фотографиях, впрочем, трем фанатам ЦСКА, затесавшимся в толпу корреспондентов, никто не отказал. Спаллетти, усмехаясь в усики профессионального обольстителя, даже приобнял их всех. Выглядел любящим папашей.

* * *

- И как вам по такой жаре? - достался мне обрывок чужого разговора.

- Как в парной, - негромко ответил кто-то из футболистов "Зенита".

Это точно был не Широков - Роман-то говорил со всеми, переходя от диктофона к диктофону. Усмехаясь особенно дурацким вопросам. Казалось, еще чуть-чуть - и лукавый Широков назначит победителя. Вручив персональный приз в виде зенитовской кружки. Следом шагал Александр Кержаков, добрая душа. На расспросы отвечал с евангельским умиротворением.

Говорил почти шепотом - и вопросы ему отчего-то стали задавать так же. Тихо-тихо. Почти нежно. Обстановка стала совсем камерной. Все были рады, что этот матч закончился - и взмокшие корреспонденты, и едва стоявшие на ногах футболисты.

Широков тем временем нес вахту возле очередной камеры. Этот корреспондент смотрелся главным претендентом на персональный приз - Широков оживился и с немалым трудом душил смех.

Кто-то фамильярно хлопнул Романа по плечу - тот обернулся, нахмурившись: кого тут ушатать?

Но тот, хлопнувший, сам кого угодно ушатает. Виктор Савельевич Онопко, уважаемый человек. Широков улыбнулся почтительно.

Когда-то мы все вместе часто летали самолетом "Сатурна". Где сидел Широков - не помню. Но я, репортер, присаживался в хвосте, как раз за Виктором Савельевичем. И проклинал судьбу - Онопко справлялся с бортовым обедом за секунды, нажимал кнопку на кресле, откидывался назад - и я словно в гипсе оказывался, с ножиком с одной руке и куском курицы в другой. Так и сидел, выпучив глаза, до самой посадки. Не стыдить же капитана.

О прекрасных временах и вспомнили Широков с Онопко. Достаточно было переглянуться.

* * *

…С пресс-конференции возвращался Леонид Слуцкий. Шарил глазами по толпе. Видел всех и не видел никого.

До корреспондентов дошло - самое-то интересное прослушали.

- Остался, остался… - поспешал за Леонидом Викторовичем кто-то из репортеров.

Отчаянный шепот доносился и до ушей самого Слуцкого. Его-то лицо пропитано было сомнениями - большой вопрос, остался ли. Прислушался, насторожился: может, корреспонденты знают больше, чем он сам?

По коридору пронесся летящей походкой Михаил Грушевский. Пропуск у него не спрашивали. Через пять минут так же торопливо возвращался. Если и общался с командой - то недолго. Что ж, корреспонденты обступили и его. Раз уж от ЦСКА не говорит никто.

- "Зенит" держит свой уровень, а ЦСКА еще надо работать… - сообщил Грушевский. - Грустная шутка рождается - мы играем стабильно: проигрываем с одинаковым счетом.

"Если все то же он произнес в раздевалке ЦСКА, понятно, почему скоро вернулся", - подумал я.

- Вам не кажется, что Слуцкий просто не управляет этим коллективом? - отважился кто-то на вопрос.

Грушевский взял паузу. Покачал головой - и решился:

- Я пока не вижу реальных возможностей для управления коллективом. Вот сегодня на замене из атакующих футболистов был Муса, который смотрелся лучше, чем травмированный Думбья. Есть еще Секу. Все. От тренера мало что зависит. Но осторожный оптимизм во мне живет всегда. Если усиление придет - чего-то от команды ждать можно. Если нет - боюсь, впереди тяжелые времена…

И шагнул в московскую духоту.

- Кто это? - шепотом переспросил юный корреспондент, выключая диктофон.

- Грушевский, артист. За ЦСКА болеет, - ответила дама с походкой корсара.

Корреспондент открыл рот.

- Артист комического плана, - уточнила дама.

"Как и все мы", - подумал я.

* * *

Появления Евгения Гинера в коридоре я так и не дождался. Вопросами к нему исчеркал полблокнота, да все зря. А кто-то томился, высматривая героя матча. Человека, который не радовался, забивая голы в армейские ворота.

Редакции настаивали: нужен Сергей Богданович. Но Семака не было и не было. Странно: не тот он человек, чтобы скрываться черными ходами.

- Он на допинг-контроле, - приободрил всех Широков.

Теперь все было понятно: поди сдай пробу в такую жару.

* * *

Все это было к вечеру ближе. А с утра, спеша в Лужники, высматривал я в метро фанатов. Впустую. Омоновцы переминались с ноги на ногу вдоль платформ - один в бронежилете, другой в каске, третий похлопывает себя дубиной по колену.

На Чистых прудах дождался-таки толпы. Но сплошь из стареющих дам - словно с утренника "кому за…". Я приободрился, расправил плечи. Почувствовал себя Стасом Михайловым. Расстегнул рубаху до четвертой пуговицы.

Ближняя дама осмотрела меня брезгливо. Отодвинулась. Прижала сумку к груди.

На десятый лужниковский ряд карабкался, словно Федор Конюхов на Эверест. Или другой отец Федор - с колбасой в зубах на утес. Семь потов сошло. Вспомнил знаменитого пловца Сальникова - тот рассказывал про московскую Олимпиаду: "Устал так, что если бы нужно было проплыть еще два метра - утонул бы". Забравшиеся на ряд номер двенадцать казались мне людьми героическими - вроде челюскинцев.

Голова кружилась. Лужниковская духота разжижала мозг. Вспомнил, как ступил однажды в такую же жару на синтетическое поле. Это был ад. Кроссовки плавились, от запаха паленой резины выступали слезы. Тогда-то я понял: стоять на раскаленной синтетике мучительнее, чем бегать.

Отыскал глазами с верхотуры беднягу Акинфеева. Вот кого жалко так жалко.

Вспомнил рассказ Петра Быстрова о том, как ему от жары стало плохо во время матча:

- В первом тайме было очень жарко. Помню только один момент - я подошел, попил водички, и тут же заложило уши. Думаю - что за новости? Это случилось в конце второго тайма. Незадолго до того, как стал терять сознание. А последние минуты того матча вообще не помню. Запись игры после даже смотреть не стал, неприятно было. Жена была на матче - говорит, я сыграл в подкате и потом еле-еле встал… Я этого вообще не помню. Ребята рассказывали, что, уходя, я похлопал зрителям - а потом сидел в раздевалке, и казалось, что все нормально. Меня облили водой, я сказал: "Все нормально". И тут же потерял сознание.

- Что посоветуете людям, которые еще будут играть в такую жару?

- Быть рядом с водой. Пить постоянно и по чуть-чуть. Если у тебя во рту пересыхает - значит, организм работает на износ.

* * *

Лошади на подступах к стадиону дышали гадким в лица прохожих. Служебный Мухтар пускал блаженные слюни. Язык вывалился так, что казалось - еще малость, и выпадет на асфальт с гортанью вместе.

ЦСКА попробовал размяться - но настоящая разминка могла бы подкосить. Сбились на что-то щадящее. Казалось, вот-вот Виктор Онопко вынесет макет с фишечками, Леонид Слуцкий закатает рукава - и занятие превратится в теоретическое.

"Зенит" на другой половине опасливо семенил от бровки до бровки. Ловил тень, догадался я.

На трибунах были какие-то горстки. Армейская вывесила флаг - поверх красно-белых цветов выведено: "Курск". Ребятам из-под Прохоровки что жара, что холод. Это я точно знаю. Бывал.

Зенитовские отвечали акустическими эффектами. Взрывали что-то такое, что оборачивались все на поле: и судья, и Акинфеев, и Денисов… Минуты не проходило - чем-то едким затягивало трибуны. Ложа прессы сморкалась, как старый большевик.

Я-то думал, игра будет вялая. Заранее утешал себя воспоминаниями того же Онопко про волшебный "Спартак"-92: "Мы быстро не бегали. За нас мяч бегал".

Но с темпом все было хорошо. Стоять-то и впрямь было мучительнее. А на трибуне красно-синие квадратики, выведенные поверх дамских щек, стекали, словно тушь с зареванных ресниц.

"Зенит" казался столь легконогим, что глазам не верилось. Гол за голом, момент за моментом. Взгляд упал на программку. С обложки Игорь Акинфеев убеждал: "Играть с "Зенитом" всегда интересно". Шла 14-я минута - счет был 0:2…