Максим Михайловский: «После сборов Тихонова я в Архангельском экскурсии водить могу»

Вратарь Максим Михайловский в интервью Алексею Шевченко и Александру Лютикову рассказал, что в 1993 году не слышал от Игоря Захаркина слова «пондус», объяснил, чем было сложно работать с Тихоновым, Михайловым и Воробьевым, и похвастал четырьмя ездовыми собаками, на которых катается за городом.

— От хоккея много болячек осталось?

— Да как у любого хоккеиста. Уже что-то начинает беспокоить. Недавно операция была, но она с хоккеем не связана.

— Что у вратарей болит?

— В основном народ с коленями мучается. Это самая серьезная беда. Плюс плечи. Плюс пах — особенно у вратарей небольшого роста. У меня колени и плечи после операций на погоду очень чутко реагируют. Я в хоккей тем не менее продолжаю играть. Нагрузки, конечно, другие.

— А зачем вам ветеранский хоккей?

— Ну вы знаете, если отдать тридцать лет… Да какие тридцать — больше уже. Так вот, если отдать столько времени хоккею, то у тебя появляется отдельный мир. Уйти из этого мира очень сложно, потому что мы практически ничего другого в жизни не умеем делать. Хоккей — это на всю жизнь.

— Чем вы занимаетесь кроме любительского хоккея?

— Ничем.

— Сидите дома?

— Сижу дома.

— Ничего себе.

— А что?

— Не скучно дома сидеть?

— Я за городом живу — не скучно.

— Люди бизнесом заниматься пытаются.

— Не знаю, это не по мне. Я собак развожу. Это хаски — северные ездовые собаки. У меня их четыре. На выставки вожу. Катаюсь на них.

— Серьезно?

— Конечно. Говорю же — они ездовые. Санями управлять достаточно сложно. Кто первый раз сядет править без подготовки — не доедет. Но можно приноровиться: главное, чтобы была ведущая собака, которая тебя понимает. Остальное — техника, рулить можно. Я за городом у себя катаюсь.

— Удобнее, чем на машине?

— Интереснее, чем на машине. Когда четыре или больше собак в упряжке — это огромная скорость, ветер в ушах.

— Не жарко тут северным собакам?

— Они ко всему адаптируются. Едят все подряд. В дождь не мокнут — такая вот шерсть у них. Пол-огорода перекопали у меня. Они же выводят всех: мышей, кротов. Все роют и роют, роют и роют. У меня птицы над участком без паспорта не пролетают. Такие это серьезные собаки.

— Злые?

— Так-то нет. Но ушла у меня парочка погулять. Загрызла пять баранов, а остальное стадо разогнала по лесу.

— Вы в Америке выступали в ИХЛ и АХЛ — это со многими бывало. А еще ведь в хоккей на роликах играли.

— Да, сезон. На чемпионат мира меня не пригласили, хотя был признан лучшим игроком в лиге.

— Лев Бердичевский рассказывал, что после роликов трудно возвращаться к обычным конькам.

— Это полевым. А я больше сложностей испытывал, когда встал на сами ролики. Во-первых, там шайба летит быстрее не скажу, что в два раза, но намного быстрее — точно. Разыгрывают удаление не пять на четыре, а четыре на три. Практически расстреливают в упор. Так что для вратаря это действительно сложно.

— Чего так и не поняли в Америке?

— Жизни их. Она какая-то предсказуемая. Как будто они родились — и уже ясно, что у них будет через 10 лет, через 20, через 50. Запрограммированно все.

— Евгений Рябчиков однажды попытался дать там взятку полицейскому — и глаза полицейского забыть не может до сих пор.

— Ха-ха, нормально. Я сам с полицией там не сталкивался, но имею представление. Русского пьяного человека за рулем полицейские отвезли…

— В тюрьму?

— …отвезли домой и сказали, чтобы больше так не делал. Но он не вдрызг был, а так, слегка. Я в Америке-то недолго пробыл: с 1993 по 1995-й. Когда в 1995-м вернулся домой, уже и зарплаты появились нормальные, и народ на трибуны пошел потихоньку. Хотя, конечно, в Москве так себе посещаемость была. ЦСКА Михайлова играл вообще в «Лужниках». Вместимость 10 тысяч, туда приходит 200 человек: «Ау! Где вы?» Никого не видно.

— Было два ЦСКА — Тихонова и Михайлова. Вы понимали, почему их два?

— Чего тут непонятного — делили дворец спорта. Такие были времена.

***

— В 1993-м вы чемпионом мира стали. Помните Игоря Захаркина в той сборной?

— Помню.

— Расскажите, чем он занимался.

— Как чем — консультировал. Когда он вернулся в Россию, я его сразу вспомнил. Он же года три при сборной был. А может, и больше. Он работал с полевыми игроками, был у бортика, иногда выходил на лед, что-то объяснял. Вратарей это не касалось.

— Мы читали одну из научных работ Захаркина. Там рассказывалось, что надо брать анализы у хоккеистов каждый день.

— Было такое. Перед чемпионатом мира мы надолго сели на сбор. Каждое утро у нас брали анализы.

— Тогда вы слышали слово «пондус»?

— А что это?

— Степень доверия к партнеру. У Барулина в сборной последнего созыва он был низкий, а у Набокова высокий.

— Ой, ну это для меня дебри. Я такого слова не знаю.

***

— Мы были свидетелями того, как Борис Петрович Михайлов прилюдно после матча на улице выговаривал Максиму Соколову за ошибку. Довольно странно это выглядело.

— Борис Петрович, конечно, своеобразный человек. Он забил пятьсот голов и может многое рассказать вратарям, но с ним проще общаться, когда ты не в его команде находишься. А мне пришлось отыграть три года как раз в его команде. Так что о себе я услышал тоже много ласковых слов. Хотя, надо сказать, что говорил он всегда прямо, начистоту. «Сниму с вас все деньги, если продолжите играть в этом же духе!» — так, например.

— И снимал?

— Снимал. И я попадал на это. Петрович практиковал оценочную систему. После каждого матча выставлялись оценки, их вывешивали в раздевалке. И в конце месяца подводился итог, от которого зависела зарплата.

— За нарушения режима как наказывал?

— Не только деньгами. Можно было после тренировки остаться и пробежать большой челночок.

— Вы и у Тихонова были.

— Да. Я вам скажу: сидеть месяцами на сборах, никуда не выезжая, — трудненько. До одиннадцати вечера можно было по Архангельскому гулять. А что такое Архангельское? Лес да усадьба. Я там экскурсии проводить теперь могу. Все исходил.

— В самоволки бегали?

— Бегали. Те, кого ловили, могли армейскую форму и сапоги надеть. Но это мало кого останавливало. Предсезонка — два месяца. За это время ты два раза набираешь форму и два раза теряешь. К чемпионату измочаленным подходишь. Поэтому бегали в отлучки, конечно, чтобы с ума не сойти. Не часто, но случалось такое, что возвращались к подъему.

— С каким тренером работалось легко?

— Комфортней всего мне было в Магнитогорске при Белоусове. К сожалению, я был там всего один сезон. Мне предложили новый контракт, но в связи с семейными обстоятельствами я перебрался обратно в Москву. Очень жаль, что так получилось.

— В 1996 году умер 21-летний защитник ЦСКА Александр Осадчий. И нигде нет информации о том, что же с ним произошло.

— Нам и половины не рассказали. Как, почему — от команды все это скрыли. У него квартира съемная была. После тренировки он приехал домой. В одиннадцать вечера Саша еще звонил кому-то из ребят, а утром не приехал на тренировку. Забеспокоились, звонить начали. Приехали к нему домой, жали дверной звонок, никто не открывал. Потом вскрыли квартиру, а он мертвый на кровати. И все. Больше нам ничего не рассказали. Что там вскрытие показало — неизвестно.

— А версия какая ходила?

— То, что ограбили его, — это точно. У него золото какое-то было, деньги — все это пропало. А как он умер — этого не сказали.

***

— Генменеджер «Лады» Козин как-то говорил «Совспорту», что вы пропустили полсезона «из-за неизвестной науке болезни». Что это была за болезнь?

— Это генеральному менеджеру она не была известна, наверное. Неизвестная болезнь называется — воспаление легких. Мы были на сборах в Чехии, а там открытые дворцы. И получилось так, что полтренировки была сильная нагрузка на вратарей, а полтренировки мы практически простояли. В мокрой форме я быстро остыл и пошло осложнение на легкие.

— Испугались тогда?

— Да. Температура под 40 неделю держалась. Воробьев тогда сказал: «В шапке надо ходить».

— Жестко все у Петра Ильича.

— Это точно. У него было в порядке вещей провести много турниров перед чемпионатом. Чемпионат не начался — а мы уже 25 матчей сыграли. За два месяца! И каких матчей: у Воробьева ведь нельзя не выкладываться. При этом я могу сказать, что к вратарям Петр Ильич относился бережно, нагрузки нам давались только вратарские. Никаких сумасшедших кроссов, штанг. Но и требовал много. У него считалось, что если ты пропустил больше двух голов, то сыграл плохо. В Тольятти у нас был тогда уже тренер по вратарям — Болсуновский. А в ЦСКА, кстати, при Тихонове на предсезонках с нами работал Пашков: упражнения с мячами, кувырки, шпагаты.

— С травмами приходилось играть?

— Играл. Однажды было растяжение связок колена. Меня спасло, что это был конец сезона и плей-офф в Тольятти. Доиграл на уколах, а когда все закончилось — за два месяца отпуска у меня это все зажило само потихоньку.

— Со стороны кажется, что от шайбы вратарь хорошо защищен.

— Да как сказать. Шайбой порой прилетало крепко. Сильнее всего, на моей памяти, от Володи Малахова. Он бросил с кистей, я ее не увидел просто: и мне в голову шайба попала. Я поплыл, на одно колено встал. Повело так прилично. Да, знаете, и сейчас по ветеранам играем: я вам скажу, что Андрей Коваленко может вратарю руку отсушить. Просто с броска, не щелчком.

***

— Почему вы закончили?

— Не из-за травм. Последний сезон у меня был в «Торпедо». По ходу чемпионата руководство решило взять вместо меня Царева, который помоложе. И я уже подумал — а смысл играть дальше, начинать все заново?

— Переживали?

— Не переживал. А чего переживать? Я же не в двадцать лет закончил. Мне было 36 с половиной, когда закончил. Возраст уже.

— По примеру Доминика Гашека мы знаем, что это не возраст.

— Но Доминик и не проходил предсезонки в ЦСКА. Если бы у нас не было таких сборов, мы бы дольше отыграли.

— Часто карьеру в памяти прокручиваете?

— Забрел тут на радиорынок, нашел записи Суперсерии, когда с ЦСКА играли против энхаэловцев. Ухватился за диск, сразу купил. Некоторые матчи с удовольствием смотрю. Очень интересно. Со стороны за собой интересно наблюдать. Когда в воротах эту шайбу ловил, вроде обычно все было. А тут с экрана — ты посмотри, как красиво взял! Впрочем, и наоборот бывает.

— Доставалось вам от них?

— Доставалось, конечно. Прыгали на вратаря. Они же до конца играют, добивают шайбу до последнего. Для нас это непривычно было. Мы, молодежь, и энхаэловцы — маститые, опытные. В силовых приемах и в драках мы им не конкуренты были. Когда к нам «Монреаль» приезжал, в «Лужниках» играли. Вначале Малах подрался, потом Малыхин — и уже пять на пять началось. И я там с игроком с каким-то сцепился. Было как. У канадцев удаление судья зафиксировал, шайба у нас. Я побежал на скамейку меняться — и тут вдруг драка. А я-то уже в пути! Комментатор Майоров возмущался еще: «Зачем побежал Михайловский?!» Ну и мне подвернулся какой-то человек, начали драться. Ничего не скажу, разняли нас исключительно вовремя, а то бы мне навешали…